Опять дурацкие вопросы. А то, можно подумать, костоправ не в курсе.
– Так точно. Он самый.
– Сын Романа, выходит, – раздумчиво протянул Шаталов, барабаня пальцами по медкарте.
Не, верняк, заработался доктор. Спит, видать, мало и все больше урывками. Но он, Спартак, он-то тут при чем?
– А отчество своего отца знаешь?
– Это-то зачем?
– Затем, что ты – больной, я – врач. Военный врач, прошу заметить. А ты всего лишь рядовой Красной Армии, временно поступивший в мое распоряжение, и обязан выполнять все мои приказания. Причем без обсуждения.
Шаталов поднял взгляд, посмотрел на Спартака поверх очков в круглой металлической оправе.
– Отца звали Роман Аркадьевич Котляревский, – как можно спокойнее проговорил Спартак.
– А маму как зовут?
Котляревский наклонился вперед, сказал почти ласково, будто он был врачом, а Шаталов – беспокойным пациентом:
– Слушайте, меня же в руку ранило, а не в голову. В карте все написано...
– Ну да, читал, – Шаталов, напротив, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди. – Еще у тебя обморожение пальцев ног и бронхит. А вот про то, как зовут твою маму, в карточке ни слова.
– Вот именно. Там только то, что должно вас интересовать, – Спартак встал. – Разрешите идти?
Ему самому непонятно было, с чего он вдруг взъелся на беззлобного, в общем-то, айболита, но раздражение накатило нешуточное. Либо выписывай, либо перестань кота за хвост тянуть!
– Марианна Феликсовна, кажется? – спросил военврач. – Хотя с отчеством мог и напутать...
Спартак замер.
– Допустим.
– У нее еще родинка здесь вот, – Шаталов коснулся пальцем левой щеки. – Садись, прыгун. Тебе как-никак покой прописан.
Он достал из стаканчика карандаш, нерешительно постучал кончиком по зубам.
– Тут вот какая петрушка, боец Котляревский. По всему получается, я был знаком с твоим отцом. Все сходится. Имена, даты... В пятнадцатом году мы вместе с Романом Котляревским ушли добровольцами на фронт, на империалистическую. Познакомились в эшелоне по дороге на фронт. Вместе служили, он по связи, я по медицинской части. Когда нас прижали, его отряд попал в плен к германцу. Это было... дай бог памяти... в апреле шестнадцатого. Аккурат в те дни, – он постучал согнутым пальцем по обложке медкарты с ФИО и датой рождения, – когда ты появился на свет. Больше я с твоим отцом не встречался... И не слышал о нем ничего.
Последнюю фразу доктор как-то странно отделил от остальных фраз, словно споткнулся перед ее началом, думая, ступать или не ступать дальше, говорить или не говорить, но все же сказал. Спартак насторожился. Разговор нравился ему все меньше и меньше. А доктор между тем смотрел на него выжидательно. Ничего не сказать в ответ было бы невежливо.
– Я никогда не видел своего отца, – сказал Спартак осторожно. – Из германского плена он так и не вернулся. После того как с фронта перестали приходить отцовские письма, мать принялась выяснять, что случилось. Ей сперва отвечали, что пропал без вести, потом сказали, что отец в плену, потом настал семнадцатый, и в той круговерти точно узнать что-либо о человеке стало невозможно. Вот, собственно, и все, что мне известно. Получается, не больше, чем вам...
– Получается, – задумчиво повторил доктор.
А что мог Спартак рассказать доктору, если бы решил быть предельно откровенным? Разве что поделиться то ли сном, то ли воспоминанием из далекого детства. О том, как он однажды проснулся в своей кроватке и увидел склонившегося над ним большого усатого дядю. Дядя со страшным грохотом уронил револьвер, потом нагнулся, поднял его с пола и дал потрогать маленькому Спартаку. Потом рядом с дядей появилась мама, отругала его, отняла револьвер у ребенка, и они оба отошли от кроватки... Почему-то Спартак всегда был уверен, что этот усатый дядя – его отец и что все происходило наяву. А мать и сестра уверяли, что это был сон, что иначе быть не могло – отец ушел на фронт, когда Спартак еще не родился, и с фронта не вернулся...
Военврач Шаталов отстучал карандашом по столу какой-то одному ему известный ритм.
– А почему вас так назвали – Спартак? – вдруг спросил Шаталов.
Котляревский пожал плечами, не зная, отвечать или нет.
– У меня еще сестра есть, – наконец сказал он. – Влада, на два года старше. А родители ждали мальчика, и имя ему придумали: Спартак. Потому что отец, если вы не знаете, историком был, причем в то время весьма либеральных взглядов. Вот и настоял на этом имени... Но родилась девочка, а когда папа на фронт уходил, он не знал, что мама снова беременна – иначе бы остался... я так полагаю... Вот. А мама второго ребенка и назвала Спартаком. Меня.
– Да, круговерть нас всех тогда закрутила, разбросала... – непонятно сказал доктор, думая явно о чем-то другом. – Выходит, Роман так и пропал в плену. А как устроилась Марианна... Феликсовна? Я-то знаю ее исключительно по фотографии и по рассказам Романа.
Спартак опять пожал плечами, ответил нехотя:
– Мама работает корректором, в «Смене». Вот уже почти пятнадцать лет. Живем на Васильевском, в доме на углу Большого и Девятой линии.
«У меня еще сестра есть», – мог бы напомнить он. Но не стал. Видно было, что эскулапу это напрочь неинтересно.
– Ты знаешь... Кхм, – доктор кашлянул в кулак. – Ты знаешь, однажды, году эдак в двадцать седьмом, повстречал я одного нашего с твоим отцом однополчанина. Дело было в Москве на совещании военмедиков – меня туда от нашего госпиталя командировали. Так вот, он тогда попал в плен вместе с твоим отцом и сидел в одном лагере. И, по его словам, когда их освободили после Брестского мира, твой отец был жив и здоров. И, опять же по его словам, твой отец садился в эшелон, отправлявшийся в Россию... Правда, дальше этот человек потерял Романа из виду и не знает, добрался он до родины или нет. Дорога вышла долгая, трудная. То по нескольку дней стоят на какой-то станции, то дрова заканчиваются, то часть вагонов перецепят к другому составу. Многие сходили по дороге, потому как жрать нечего было, надо было хотя бы на пропитание заработать... В общем, вот так. Вот что он мне рассказал. Не знаю, насколько это тебе интересно, но все же касается твоего отца... Мало ли пригодится...
(Вдруг именно сейчас Спартак вспомнил один престранный разговор с сестрой. «А что бы ты сказал, – спросила его как-то Влада, – если бы узнал, что твой отец не погиб на германской, а сперва воевал за белых против красных, потом стал белоэмигрантом и нелегально переходил границу, чтобы помогать белому подполью, и погиб уже здесь от чекистской пули?» – «Дура, чего несешь?» – ответил ей тогда Спартак, покрутив пальцем у виска. «Сам ты дурак, – вздохнула она. – Будем ждать, когда поумнеешь. А сейчас иди играй в свой футбол».)