– Непонятки с этим, – он кивнул на Спартака. – Я еще на этапе внимание на него обратил. С чего бы это он в каждой бочке затычка? С чухонцем в поезде встрял, а когда с ним люди по понятиям говорить стали – тобой, Марсель, прикрылся, будто кореш он твой по жизни и масти он нашей...
Спартак открыл было рот возразить, но Марсель резко сказал:
– Подожди, тебе слово потом дадено будет, пусть Мойка пока говорит.
Явно ободренный, тот продолжал:
– Опять же, не успел в зону прийти, с кем он свиданки потребовал? С опером дежурным! Чухонца защищал! А чего, почему? Не говорит, молчит. Опять же, с нами, бродягами, не кентуется, зато с этими, – он мотнул головой в сторону притихших зеков из числа фронтовиков, – якшается. Если он «мужик», то спросить с него требуется: почему лепил из себя козырного, тобой прикрываясь! А сегодня! К Куму его вызывали, прикинь! Это на десятый день сидения-то! И пробыл у него он почти час... Интересно, о чем это можно с Кумом битый час базарить? Может, его там еще и водочкой угощали с разносолами всяческими? А с какой такой стати?!
Молоток Комсомолец: выхлопа от выпитой водки не ощущается, иначе тут и Марсель ничего бы не поделал, порезали бы вмиг, коли уж вором себя назвал...
А Мойка все заводил себя:
– За какие это, интересно, заслуги? Верно я говорю, мутный он тип, и надо с ним по закону разбор учинить! И не я один так считаю, со мной люди согласны – наседка это оперская, стукач он!
– Закончил? – негромко спросил Марсель.
– А тебе мало?!
– Да нет, почему, – голос Марселя был на два порядка тише Мойкиного. И оттого звучал... внушительнее, что ли. – Серьезная предъява, ничего не скажешь...
– Так чего же, Марсель, порвать сучонка, порезать на ремни!
– Порезать, говоришь? – Марсель почесал скулу и ухмыльнулся. – Не зря тебя Мойкой [43] прозвали – эк ты резать любишь... А помнишь, что по закону теперь его выслушать надо? Удивляешь ты меня.
Не дожидаясь ответа, он повернулся к Спартаку:
– Что в свое оправдание сказать можешь? – и едва заметно кивнул.
Спартак, тщательно подбирая слова и следя за выражением лица Марселя, ответил:
– А что мне оправдываться? Я так скажу: все, что мне в обвинение сказано, брехня. Я, начнем с того, своим знакомством с тобой не хвастался, в поезде Мойка меня сам на разговор о тебе вызвал. И что вор я авторитетный – ни единым словом не обмолвился, про дела наши не трепал. А с финном этим... Случайный он человек, вовсе зазря попал и пропал бы он тут. По-человечески жаль мне его, вот и помог, как сумел, и опера, как в лагерь прибыли, звал, чтоб решили с Хямме вопрос – с этапными-то бесполезно было говорить, они же его и закрыли по дороге, повязали внаглую на полустанке и закрыли. А Кум сегодня меня по этому вопросу и дернул к себе, интересно ему стало, вот как ему, – Спартак мотнул головой в сторону Мойки, – с чего бы это я за незнакомого чухонца вступился. Больше мне добавить нечего и виниться не в чем. А бросился я на него, потому что не потерплю, если меня с говном мешать вздумает кто. Если виноват я, так и отвечу перед людьми, к операм, как некоторые считают, не побегу!
– Марсель, ты слышал, что этот фраер нам втирает? – начал было Мойка, но умолк, потому как Марсель поднял руку. И неторопливо сказал:
– Я вас выслушал, а теперь послушайте, что я скажу. Его, – он посмотрел на Спартака, – я с детства знаю, много вместе у нас разного было, так что в том, что не наседка это кумовская, поручиться могу.
– Так что же, он, выходит, наш? Может, еще и короновали его вместе с тобой? – снова встрял Мойка.
– Как ты, однако, все влезть норовишь без смазки, – покачал головой Марсель, туша папиросу. – Отвечу, хотя и не обязан перед тобой отчитываться. Не вор он и не объявлялся за вора, как я понял. Или объявлялся? – он повернулся всем телом к Мойке, глядя тому прямо в глаза.
– Нет, – неохотно признал тот. – Но все же, Марсель...
– Все же, – опять поднял руку Марсель. – Все. С этим базар окончен. Теперь о чухонце. Я справки навел, перетер вопрос с людьми – все, как этот Спартак говорит, так и было. И закон наш, – он снова посмотрел на Мойку, – если ты помнишь, не запрещает помочь горемыке такому, вот он и помог – выпустили финна, а конвой теперь сам под следствием, готовится баланду хлебать, так что и эта предъява твоя не катит... Вот и выходит, Мойка, что зазря ты буром на него прешь, меня пытался очернить в глазах людских.
– Марсель, да я про тебя.... – вскинулся Мойка.
– Не трудись, я слышал, что ты говорил: дескать, с друзьями мы тоже разберемся. Я, как ты на зону пришел, много о тебе узнал, и о терках твоих с людьми, и многое еще про тебя известно, – мутишь ты воду... Короче, я вот что скажу. Спартака, – Марсель показал пальцем на Котляревского, – если кто тронет на шару, будет ответ держать, А ты, Мойка, если еще будешь зону баламутить, кипеж устраивать, то по полной ответишь. И учти – это не только мое решение, люди так решили. Или ты думал, что умный самый? Если еще один такой фортель выкинешь – зарежем. Бритвой зарежем. Все, закончили.
Марсель усмехнулся и встал.
Спартак стоял в распахнутой телогрейке, чувствуя, как летний дождик омывает лицо, и курил в кулак. На короткий миг его захлестнули воспоминания о том, как вот так же он стоял, курил и ощущал наступление перемен в своей жизни. С того момента прошло больше полутора месяцев, теперь же стоял Спартак у выхода из прожарки, она же – вошебойка, она же – сауна, как окрестили ее зеки. После приснопамятной разборки с Мойкой у Спартака с Марселем состоялся серьезный разговор про дальнейшее житье-бытье. Марсель пообещал устроить его на непыльную, уважаемую работенку; еще через пару дней Спартака вызвали в администрацию зоны и там зачитали приказ о назначении заключенного Котляревского ответственным за сушилку (ежели по-простому). То, что должность эта необременительная, козырная и «директор» прожарки пользуется у зеков уважением – как блатных, так и «мужиков», Спартак понял достаточно скоро по изменившемуся к нему со стороны воров отношению (остальные и без того относились к нему уважительно: отчасти потому, что он не строил из себя центрового). Мойка со товарищи, разумеется, держался со Спартаком подчеркнуто нейтрально, но было ясно, что вор затаил нешуточную злобу на Спартака и Марселя и лишь выжидает удобного случая, чтобы устроить подлянку им обоим. Причем Спартак подозревал, что Мойка вынашивает планы самому стать смотрящим зоны, смести Марселя... Но только вот как? Силенок у него не хватит для этого.
В прожарке всегда, мягко сказано, было тепло, в изобилии имелась горячая вода, контроль со стороны администрации был минимальным и сводился к периодическим проверкам, о которых Спартака заблаговременно предупреждали и Комсомолец, и Марсель.