— Не стоит волноваться! Весть скорее хорошая, хоть и противоречит моим прежним намерениям, король желает, чтобы я присоединилась к свите инфанты, когда она станет нашей королевой. Мое место отныне — при дворе в Сен-Жан-де-Люз.
Суперинтендант финансов поднес к губам руки Сильви и радостно воскликнул:
— Восхитительная новость, дорогая! Наконец-то вы займете место, принадлежащее вам по праву. Если откровенно, то довольно вам скрывать свою красоту в провинциальной глуши. К тому же я буду видеть вас гораздо чаще.
— Да, больше вам не придется, пренебрегая занятостью, тратить драгоценное время на путешествия по сельским дорогам. Знали бы вы, как мне дороги эти знаки вашего внимания…
— Я же, напротив, буду видеть вас куда реже, — пожаловалась Мария де Шомбер, стоявшая у высокого камина, обложенного голубым с белыми прожилками итальянским мрамором.
— Отчего же, скажите на милость? Я слишком к вам привязана, чтобы пожертвовать радостью находиться с вами рядом даже ради блеска двора; стоит вам всего лишь…
— Ни слова больше, дорогая! Вы отлично знаете, что мне подавай только Нантей и ваше прелестное жилище, а в Париже я не высовываю носа из любезного моему сердцу монастыря Мадлен. Королеву Анну я больше не люблю, с юным королем едва знакома, а Мазарини всегда гнушалась.
— Теперь он тяжело болен и, говорят, долго не протянет, — заметил Персеваль де Рагнель, рассеянно крутя в пальцах шахматную фигуру, которую Фуке поставил мимо доски.
— Все равно он внушает ужас! Особенно если действительно является супругом особы, которой я была так предана. Что касается новой королевы, то ей уже не суждено тронуть мое сердце. Муж унес его с собой в могилу почти целиком, оставив лишь осколки, которые я дарю редким друзьям. К тому же венчание короля состоится то ли шестого, то ли седьмого июня, а это как раз четырехлетняя годовщина трагического дня, когда Шарль угас у меня на руках…
Мария не могла больше говорить. Сильви растрогалась почти до слез, бранила себя за неосмотрительность, но все же избежала соблазна заключить Марию в объятия или обратиться к ней с утешительными речами, которые все равно оказались бы бесполезны, Мария не любила, когда ей мешали горевать. Одна Сильви понимала всю глубину душевной раны, от которой страдала вдова маршала Шомбера — ее пылко любимый супруг, один из выдающихся полководцев Людовика XIII, угас в возрасте пятидесяти пяти лет из-за многочисленных ранений. Обезумевшая от отчаяния вдова — родись она в Индии, то с радостью бросилась бы в погребальный костер, пожирающий тело супруга, — оплакав убитого в церкви Нантей-ле-Одуэн, поспешно подвергла себя заточению в монастыре Мадлен, вблизи деревни Шарон. Заточение продлилось несколько месяцев. Затем Мария переселилась в свой великолепный замок, воздвигнутый некогда на руинах феодальной крепости Анри де Ленонкуром. Здесь любил останавливаться по пути в Виллер-Коттре король Франциск I. Замок хранил память о величии и славе Шомберов, хранительницей которой Мария решила стать. Там же она испытала когда-то самые волшебные мгновения, которые ей подарил герой сражений у Леката и Тортозы. Что касается парижской резиденции, в которой Шарль почти не жил, то ее она без колебаний сбыла с рук.
Гордая светловолосая женщина, все еще блиставшая в свои сорок четыре года красотой, которую не портил даже траур, взяла себя в руки. Поднявшись, она обняла подругу и молвила:
— Я счастлива, что заря нового правления взойдет в вашем присутствии. Вы слишком молоды, чтобы принадлежать только прошлому.
— Молода? Бог с вами, Мария, мне скоро исполнится тридцать восемь!
— Я отвечаю за свои слова. Цвету вашего лица, отсутствию морщин и осанке позавидовала бы любая молоденькая девушка…
— Раз так, вам надо без промедления заняться своими туалетами! — вмешался в разговор Фуке. — Могу предложить непревзойденного портного.
— Король безупречного вкуса не мог не напомнить о себе! — сказала Сильви со смехом. — Мой милый друг, вы же отлично знаете, что я поклялась никогда больше не наряжаться и до конца своих дней не снимать траур.
— По примеру Дианы де Пуатъе, которая не снимала траур по своему старому мужу, великому сенешалю Нормандии? Это, правда, не мешало ей открыто состоять в любовницах Генриха II до самой его смерти. Недаром вы выросли в замке Ане! Да и выбор ваш далеко не так плох, с черным, белым, серьм и фиолетовым цветами можно творить чудеса. Обратитесь ко мне — и я обещаю вам полный успех!
— Я стремлюсь не к этому. Просто мне не хочется нарушать приличия. Король ценит изящество, но еще больше — чувство меры.
— Вы будете обворожительны, но при этом скромны. Но для этого мне надо срочно попасть в Париж. Пойду, скажу моим людям, чтобы готовили экипажи.
— Так скоро?
— Нельзя терять времени. Все парижские портные уже трудятся день и ночь. Увидимся в Конфлане!
— Но…
— Не препятствуйте ему! — перебил Сильви Персеваль, до того хранивший молчание. — Он с радостью окажет вам помощь. На мой вкус, он слишком увлекается роскошью, зато в его дружеской преданности нет ни малейшего сомнения.
Все в замке, только что беспечно дремавшем во влажных и ароматных объятиях апрельской ночи, тут же было перевернуто с ног на голову, Никола Фуке умел устраивать суматоху. Человек острого ума, несравненной щедрости, с огромными средствами, унаследованными от предков и преумноженными выгодным браком — вторым по счету, он был к тому же наделен воистину гениальными способностями, ему удавалось все, за что он брался. Во время Фронды он сохранил верность короне и спас состояние Мазарини; тем и другим он заслужил пост суперинтенданта финансов Франции, генерального прокурора Парижского парламента, титул сеньора Бель-Иля (перекупленный двумя годами раньше у обедневших Гонди) и многие другие титулы и посты. Его замок Сен-Манде, где он взял за правило собирать художников и поэтов, был одним из приятнейших мест в столичных пригородах. Поговаривали, правда, что этот маленький рай постепенно приходит в упадок и скоро затмится новым, построенным Фуке у себя в Во-ле-Виконт, близ Мелуна. Там рос настоящий дворец, хозяин которого собирал все молодые дарования, наличествующие во Франции на ниве архитектуры, живописи, скульптуры, устройства интерьеров и парков, вообще всех существующих искусств.
Эта райская обитель не могла не беспокоить ревнивцев и завистников. Первым среди них был еще один доверенный человек Мазарини по фамилии Кольбер. Выходец из семьи купцов и банкиров из Реймса, этот человек и своим внешним обликом, и внутренним содержанием был полной противоположностью суперинтенданту. Насколько Фуке был гибок, дипломатичен, изящен и утончен, насколько преуспел в мастерстве обольщения ближних, настолько груб, негибок, невзрачен и неотесан был его недруг Кольбер. Только в двух сферах они могли соперничать на равных, умом и трудолюбием они были друг другу под стать. Между такими людьми не могло не разгореться настоящее противоборство, пусть и на тупых клинках, тем более что хитрец кардинал исподволь науськивал их друг на друга, надеясь таким способом сохранить власть над обоими. Девиз «разделяй и властвуй» как нельзя лучше подходил коварному министру, тоже обогатившемуся сверх всякой меры и косо смотревшему на любимчика судьбы — суперинтенданта.