Разумеется, робкая девушка, влюбленная в короля по уши, рожала тайно, в домике неподалеку от Лувра, и ее сын, названный чужим именем, не жил при дворе. Разумеется, героическая Лавальер вернулась в свиту Мадам, чьей фрейлиной не переставала быть, хотя та ее ненавидела, уже спустя несколько часов после родов; однако король не скрывал свою радость. Радость эта была едва ли меньше, чем та, что охватила его осенью «1661 года, когда на свет появился наследник, великий дофин. Кстати, через пять месяцев после разрешения от бремени королевы и через девять после завершения знаменитого лета в Фонтенбло, где король и его невестка не скрывали взаимной симпатии и почти не расставались, Мадам произвела на свет девочку, не испытав по этому поводу никакой радости, в отчаянии она кричала, что плод надо утопить в реке… После этого самые завзятые скептики расстались с последними сомнениями, что участие Людовика XIV было здесь гораздо большим, нежели вклад Месье, и что король — не только сильный государственный деятель, но и могучий производитель потомства.
После этого Мария-Терезия успела родить дочь, умершую во младенчестве, и снова ждала ребенка, который должен был народиться к Рождеству. Лавальер предстояло разрешиться от бремени немногим позже, в начале следующего года, так что придворные знатоки, сбитые с толку этой лавиной деторождения. Уже путались в отцах, хоть и забавлялись от души всей ситуацией.
Зато Марии-Терезии было не до забав. Бедняжка недолго пребывала в неведении насчет супружеских измен короля и сильно горевала. Горе ее было до того заметным, что королева-мать не знала уже, как ее утешить. У госпожи де Фонсом тоже опускались руки, королева охотно делилась с ней своими бедами и как-то раз, завидев Лавальер, торопившуюся у нее на глазах на вечернюю трапезу к графине де Суассон, прошептала ей на ухо:
— Вот эту, с бриллиантовыми серьгами в ушах, любит король…
Привычная к полумраку испанского двора, где к монархам относились как к божествам, Мария-Терезия мучилась от вечных сквозняков французских жилых покоев, где шмыгали все, кому не лень…
Горе королевы удручало Сильви. Ей трудно было смириться с мыслью, что «христианнейший король», бывший некогда ее благодарным учеником, превратился, получив неограниченную власть, в восточного султана, окружившего себя гаремом и манящего платочком то одну, то другую наложницу, подчиняясь своим мимолетным фантазиям. Пребывание при дворе доставляло ей все меньше удовольствия, она уже задыхалась, не находя прежнего дружеского расположения, которое прежде так ценила.
Ее крайне удручало бесконечное судилище над Никола Фуке, настолько предвзятое, что даже простой люд, сначала проявлявший к бывшему министру финансов неприкрытую враждебность, все заметнее менял свое отношение и уже был готов видеть в Фуке мученика, а в Кольбере — палача, главного героя яростных пасквилей. Суд над Фуке лишил Сильви не только самого Никола, но и многих людей, которых она любила, жены подсудимого, госпожи дю Плесси-Бельер, детей и братьев министра, рассеявшихся по стране. Держалась только его мать, чрезвычайно суровая женщина, с которой Сильви виделась нечасто. Не хватало ей и д'Артаньяна, которого уже три года не видела не только она, но и его жена и подчиненные-мушкетеры, так как король именно ему повелел неусыпно сторожить подсудимого в башне Бастилии…
Кроме того — хотя какое это имело значение? — маршал Грамон, бывший до ареста Фуке одним из самых настойчивых ее поклонников, теперь, сталкиваясь с ней при дворе, делал вид, что не замечает ее. Став генерал-полковником, он старался сохранить высочайшее благоволение и сторонился Сильви, не скрывавшей своего сострадания к заключенному.
Как всегда, собирала свою жатву смерть. Она унесла Элизабет де Вандом, герцогиню де Немур, подругу детства, почти что сестру Сильви, погибшую от оспы как раз тогда, когда двор наслаждался в Версале «Забавами волшебного острова». Сильви было запрещено навещать умирающую из опасения распространения заразы. Только мать Элизабет, герцогиня де Вандом, не боявшаяся ничего, а уж смерти — подавно, до последней минуты хлопотала над несчастной. Под стать ей оказался молодой Пеглен, ставший после смерти своего отца графом де Лозеном, не обращая внимания на запреты, он приходил подбодрить умирающую, которую раньше прочил себе в тещи. Кончилось это жаром и длительным недугом, однако молодой граф не раскаивался, что отдал долг женщине, которую искренне уважал.
Тем временем о его женитьбе на какой-нибудь из «малышек Немур», сходивших прежде по нему с ума, больше не шло речи, старшая вышла замуж за герцога Савойского, а младшую сватали за короля Португалии, которого с решительностью, стоившей ей новой ссылки в Сен-Фаржо, отвергла Мадемуазель. Отъезд последней стал для Сильви еще одним ударом. Впрочем, хоть Лозену и пришлось отказаться от мечты жениться на Мари де Фонсом, лихость, с которой ее дочь отвергла этого жениха, вынудила Сильви его утешать, что стало началом приятельских, а зачастую забавных отношений между несостоявшимися тещей и зятем.
Наконец по весне Сильви пришлось отказаться от компании Сюзанны де Навай, которая лишилась места при дворе после смешной истории, поставившей под сомнение достоинство короля и позволившей лишний раз убедиться в его злопамятности.
Произошла эта история в замке Сен-Жермен, где, продолжая пылать страстью к Лавальер и усердствовать ночами на ложе своей жены, король умудрился возжелать еще и мадемуазель де Ла Мот-Уданкур, одну из самых красивых придворных Марии-Терезии. Он ухаживал за ней настолько неприкрыто, что госпожа де Навай в силу своих обязанностей при дворе сочла возможным слегка, совсем чуть-чуть, попенять молодому кавалеру, намекнув, что любовниц лучше подбирать не среди окружения жены. Людовик принял выговор как должное, но уже следующей ночью, вместо того чтобы проникнуть в спальню возлюбленной обычным путем, забрался, уподобившись мартовскому коту. на крышу замка, чтобы воспользоваться слуховым окном. Узнав об этом, герцогиня де Навай распорядилась установить на крыше решетки. С наступлением темноты король, попробовав повторить давешний подвиг, был вынужден вернуться не солоно хлебавши и в сильном раздражении. Не посмев дать волю своей ярости и покарать смелую женщину, Людовик затаил обиду и стал ждать подходящего случая для мести. Таковой вскоре представился.
Король перехватил поддельное письмо испанского короля, предназначенное для Марии-Терезии и описывавшее роман ее мужа с Лавальер. Сочинили письмо графиня де Суассон, ее любовник граф де Вард и граф де Гиш, любовник Мадам. Подброшено оно было так небрежно, что попало не к королеве, а к ее служанке Молине, а та, ничего не сказав госпоже, побежала прямиком к королю. Гнев того был тем сильнее, что найти виноватых не представлялось возможности. Поскольку история с решетками еще была свежа в памяти, госпожа де Суассон, верная своей змеиной натуре, нашептала своему бывшему возлюбленному, что вдохновительницей письма вполне могла стать главная фрейлина королевы…
Обрадовавшись подвернувшейся возможности отомстить, Людовик счел, что поиск виновных увенчался успехом. В тот же вечер супругам де Навай было велено удалиться в родной Беарн без надежды на скорое возвращение. Королева-мать встретила решение сына гневно.