Жаннета повиновалась. Оставшись одна, Сильви стала размышлять над оброненной Бофором фразой: «…наверняка по вине шпиона, затесавшегося в ряды моих моряков». Сейчас, среди ночи, смысл этой фразы ее ужаснул. Кто этот человек? Откуда Бофор знает, что он служит Кольберу? Возможно ли, чтобы это был Сен-Реми? Ведь во время схватки Бофора и подлого шантажиста на кладбище Сен-Поль было слишком темно, чтобы герцог запомнил его внешность, а значит, узнать его он никак не мог. С другой стороны, на борту находился и Филипп, а он-то обладал зорким глазом, живым умом, цепкой памятью и наверняка опознал бы своего обидчика. А главное, юноша предстал перед матерью живым и невредимым, хотя, казалось бы, в пылу сражений недруг имел немало возможностей его погубить…
Мало-помалу она успокоилась, хоть и не отказалась от намерения потребовать у Бофора дополнительные разъяснения. То, что недруг, вынырнувший однажды из небытия, на протяжении трех лет не подавал признаков жизни, выглядело весьма странно. Персеваль объяснял это страхом перед королем, который день ото дня прибирал к рукам все больше власти, даже Кольбер, пусть и не отказавшийся от поддержки этого темного субъекта, должен был это учитывать, чтобы добиться осуществления своих далеко идущих амбиций.
В тот день особняк де Фонсомов был переполнен радостью. Поприветствовать юного мореплавателя прибыли Персеваль, Николь Ардуэн и Пьеро, потом в карете Сильви прикатила донельзя возбужденная Мари. Смеясь и плача одновременно, она упала в объятия брата, едва успев обнять мать и Персеваля. Сразу вслед за этим она изъявила желание полностью им завладеть.
— Поднимемся ко мне! Нам надо так много друг другу сказать!
— Полегче! — возмутился Персеваль. — Так ты лишишь нас нечаянной отрады! Между прочим, он уже завтра снова уезжает.
— Так скоро?
— О, да! — вздохнул шевалье. — Завтра утром господин де Бофор отбывает в Тулон и заедет по пути за ним.
— Раз так, я останусь до твоего отъезда. Можно мне будет здесь переночевать? — спросила она, обернувшись к улыбающейся Сильви.
— Разумеется! Ты отлично знаешь, что в любой момент можешь воспользоваться своей спальней. Можешь отвести туда брата, только ненадолго! Я понимаю, что вам надо заново познакомиться…
— Спасибо. Он так изменился!
Брат и сестра исчезли. Персеваль устроился в кресле, закинув ноги на подставку для поленьев. На улице по-прежнему царила непогода, Сену накрывал густой туман, не дававший разглядеть даже нижние ветви растущих вдоль реки деревьев. Шевалье с задумчивым видом потер ладони и спросил:
— Чем объясняется ее желание пробыть здесь до отъезда братца — тягой остаться с ним как можно дольше или мечтой повидать Бофора?
— Полагаю, тем и другим, — отозвалась Сильви. — Не будьте к ней чересчур строги, милый крестный. Она всегда была порывистой и увлекающейся натурой — совсем как я!
— Я предпочел бы, чтобы она походила на вас в другом. К тому же мне очень не нравится, как она с вами обращается. Я доходчиво растолковал ей, что у нее нет ни малейших оснований видеть в вас соперницу и что страсть к мужчине, не проявляющему к ней интереса, по меньшей мере глупа…
— В том-то и беда, что она не властна над собой! Это меня крайне удручает.
— Надо выдать ее замуж черт возьми, ведь она — одна из самых красивых девушек при дворе, и претендентов на ее руку не счесть!
Сильви пожала плечами.
— Я не стану ее принуждать. Ведь она отвергла даже душку Лозена…
— Хорош душка! Он угодил в Бастилию за то, что в припадке ревности чуть не оторвал руку принцессе Монако, которую обвиняет в сожительстве с королем. Не говорите мне, что сожалеете, что вашим зятем не стал такой человек! К тому же я попросту не способен понять, что в нем находят женщины, мал ростом, дурен лицом и зол, как черт!
Сильви поневоле рассмеялась.
— Вы всегда идеализировали женщин, милый крестный. Иногда у нас бывают странные вкусы. Лозен обладает непревзойденным юмором и очень обаятелен. Признаться, мне он очень нравится; полагаю, королю его недостает. Без него двор утратил былое веселье… Персеваль воздел руки к потолку.
— И вы туда же? Решительно женщины безумны!
— Возможно, но если бы женщины не были немного безумными, вы, мужчины-мудрецы, быстро соскучились бы…
Остаток дня прошел великолепно. Филипп рассказывал о своих путешествиях, битвах, эпопее Джиджеля, благодаря которой он подружился с двумя молодыми мальтийскими моряками, шевалье д'Отанкуром и в особенности с шевалье де Турвилем, совершенно его очаровавшим.
— Никогда еще не видел человека, настолько пригожего собой — может быть, даже слишком! — настолько изящного и одновременно доблестного! Тебе бы он понравился, сестричка.
— Не люблю красавчиков! Их нравы обычно предосудительны. Взять хотя бы Месье, тоже хорош собой, да только…
— У господина де Турвиля нет ни малейшего сходства с твоим принцем, молва о котором докатилась и до нас. Он безупречно нравственен, поверь! И неравнодушен к женской красоте… Надеюсь, когда-нибудь мне представится возможность вас познакомить.
— Даже не вздумай! Этим ты не доставишь мне радости. Лучше расскажи о море, твои рассказы так прекрасны! Знаете ли вы, матушка, что ваш сын мечтает стать капитаном королевского корабля?
— Да, это моя мечта! — подтвердил Филипп. — Могу и уточнить, корабля из западной флотилии. Как и господин де Бофор, я не люблю галеры, таящие под внешней мишурой человеческое страдание. А Средиземному морю, безмятежному на вид, но вероломному, я бы предпочел океан. Кстати, матушка, что стало с вашим домом на острове Бель-Иль, о котором вы мне рассказывали? Ему ответил Персеваль:
— Ей известно, что передавал господин Фуке, заботившийся по дружбе об этом небольшом владении, когда приобрел семь лет назад остров и вместе с ним — титул маркиза. Он часто говорил мне о работах, которые предпринял для защиты Бель-Иля, о дамбе, фортификациях, больнице. Сам он побывал там один-единственный раз, но остров его очаровал, и он был полон решимости многое осуществить. После того, как его арестовали, а потом засудили, все утратили интерес к этому клочку земли, хотя раньше нашего бедного друга обвиняли в намерениях превратить его в чуть ли не оплот бунтовщиков и врагов короля!
За этой вспышкой негодования — первой, которую позволил себе преданный трону шевалье де Рагнель, сохранивший теплые дружеские чувства к Никола Фуке, — последовало длительное молчание. Сильви успокоила своего крестного улыбкой и, желая разрядить напряжение, которое ее сын мог бы неверно истолковать и впоследствии допустить опасные для своей будущности поступки, сказала со вздохом:
— Боюсь, как бы огород Корантена не зарос сорняком! Надо будет там побывать и взглянуть, как обстоят дела…
— Дождитесь моей следующей побывки! — вскричал молодой человек. — Я сгораю от желания посетить этот остров, о котором монсеньер герцог отзывается с редкой восторженностью.