— Пускай сперва найдет для этого время! — донесся до них ее голос. — Не беспокойтесь за меня! У меня осталась верная подруга — госпожа де Монтеспан. Мадам тоже не даст меня в обиду. Они сумеют мне помочь.
— Боже! — простонала Сильви, закрыв лицо руками. — Что она задумала? Стать женой убийцы! Делить с ним дом и постель! Это немыслимо!
Персеваль пожал плечами и снова взял Сильви под руку.
— При дворе Людовика XIV случается и не такое. Но я доверяю Мари. У нее твердый характер, и ее трудно сломить. Кому знать это лучше, чем вам? Если с ней по-прежнему дружна красавица Атенаис, то это означает, что она будет под надежной защитой. Говорят, король от госпожи де Монтеспан без ума…
Ему пришлось умолкнуть, к ним направлялся аббат Резини, сжимавший в руках требник, словно этот день не отличался от всех прочих. Ничто в его облике не говорило о подготовке к отъезду.
— Вы куда, аббат? — грубовато окликнул его шевалье де Рагнель. — На молитву в парке уже нет времени. Или вы решили не ехать с нами?
Наставник Филиппа, так и не сумевший сбросить вес, печально улыбнулся.
— Да, я так решил. Эти дни я много размышлял и молился. С вашего позволения, госпожа герцогиня, я останусь…
— Как, вы способны нас бросить? Хотите служить новому господину? — взвился Персеваль, снова залившийся краской от негодования. — Учтите, после нашего отъезда здесь многое изменится! Ламе, столь любезный вашему желудку, перебирается в Люксембургский дворец, госпожа герцогиня отсылает его в распоряжение Мадемуазель, желая отблагодарить ее таким способом за дружбу. Былой пышности не ждите. Так что вам, дружище, придется похудеть.
У коротышки-аббата внезапно выступили слезы на глазах.
— Все это мне известно. Разве вы плохо меня знаете, шевалье? Полагаю, раз Жаннета последует за своей госпожой, то Корантен Беллек останется управляющим имением?
— Вы правы. Герцогство нельзя оставлять без присмотра. Новый… владелец, — Персевалю было так трудно выговорить эти слова, что он поперхнулся, произнося их, — обязательно затребует счета. Он интересуется подобными вещами, так что Корантен остается не ради удовольствия.
— Я тоже. Он будет ведать земными угодьями, а я — душой Фонсома. Я слишком любил молодого герцога, чтобы не попробовать внушить этому человеку, что он совершает преступление и что…
— Лучше внушите это королю! Сильви встала между спорящими, один из которых плакал, другой кричал во все горло.
— Опомнитесь, крестный! Зачем вы так обращаетесь с аббатом? Он доказывает нам свою дружбу, а вовсе не Предает, как вы возомнили. Другое дело, что я отказываюсь принять его жертву, этот Сен-Реми — опасный субъект.
— Возможно, но я все равно останусь. Лучше я буду здесь вашими глазами и ушами. Кто знает, вдруг это принесет пользу?
— Почему бы и нет? Или вы, милейший крестный, уже забыли слова Мари?
— Нет, я ничего не забыл. Простите, аббат! С некоторых пор я принимаю в штыки все, что бы мне ни говорили» Наверное, я превращаюсь в старого ворчуна. А вам спасибо за преданность! Я должен был сразу смекнуть, в чем состоит ваше подлинное намерение.
Он крепко обнял аббата в знак благодарности, а потом так неожиданно разжал объятия, что бедняга рухнул бы, если бы его не поддержала госпожа де Фонсом. Наклонившись и поцеловав добряка в пухлую щеку, она сказала:
— Возможно, вы будете нам еще полезнее, чем сами можете представить. До встречи, дорогой аббат! Ваше место при мне всегда остается за вами. А вот и наши крестьяне! Пора идти прощаться…
Пока перед замком Фонсом разыгрывалась трогательная сцена, лишний раз показавшая герцогине и шевалье де Рагнелю, как велика привязанность к ним окрестных жителей, Мари катила в сторону Сен-Кантена, где ей предстояло присоединиться к выехавшему из Сен-Жермен огромному кортежу Мадам, направляющемуся в Дюнкерк. Девушка чувствовала огромное облегчение, наконец-то она преодолела отчуждение, так мучившее всех. Нежность к близким, захлестнувшая девушку, была источником ее отваги. Они слишком настрадались, и теперь, когда Филипп, ее любимый брат, исчез навсегда, она считала своим долгом о них позаботиться. Она помнила, что Фульжен де Сен-Реми покушался на жизнь брата. Ничего, она заставит поплатиться за содеянное этого человека, давно не дававшего ей покоя. Она сделает это именно тогда, когда он будет считать себя победителем!
Она машинально нащупала на груди бархатный мешочек, сжала его в ладони и нежно погладила пальцем. Его содержимое было способно избавить ее семью от кошмара.
За полтора года до этого, когда Мари боролась с отчаянием, в которое ее повергли речи Сен-Реми и необходимость отказаться от мечты, Атенаис, открыто воевавшая с Лавальер, посоветовала ей обратиться к гадалке.
— Она говорит удивительные вещи и иногда помогает их осуществлению. Вас проводит Дезейе…
Так однажды вечером, сопровождаемая служанкой прелестной маркизы. Мари оказалось в саду при домике на улице Борегар, в квартале Вильнев-сюр-Гравуа, выросшем в начале века вокруг церкви Нотр-Дам-де-Бон-Нувель. Там, в подобии кабинетика, где помещался стол и два кресла, она познакомилась с Катрин Монвуазен, по прозвищу Соседушка, красивой рыжеволосой женщиной 37-38 лет, в красной бархатной накидке с золотым шитьем и в зеленой юбке с кружевной оторочкой, вызвавшей у Мари не доверие, а приступ веселья. Тем не менее слова прорицательницы вернули ей серьезность, она услышала в общих чертах изложение своей ситуации! За речами о настоящем последовало угадывание будущего, Мари предрекалась новая любовь к человеку издалека.
— Благодаря ей вы забудете свою теперешнюю, столь обременительную страсть. Новая любовь будет сопряжена для вас с серьезным испытанием. Я не вижу, что это будет за испытание. Главное — не забывать, что существуют снадобья от любых недугов. Я знаю их уйму. Придет время, и мы с вами встретимся снова…
Мари ушла от ясновидящей, не до конца убежденная в ее способностях. Ей казалось смехотворным даже предположить, что она перестанет любить Франсуа — единственного мужчину, заставившего учащенно биться ее сердце еще в раннем детстве! Тем не менее, когда город и двор облетела весть о двойной утрате, в особенности же когда зашла речь о передаче отцовского герцогства Сен-Реми — тому самому Сен-Реми, которому она позволила втереться к ней в друзья, привязаться к ней, но которого она теперь от всей души презирала! — Мари вспомнила про Соседушку. На этот раз она предстала перед ней одна, невзирая на темноту. Тогда гадалка и вручила ей мешочек с белым порошком, висевший с тех пор у нее на груди, как талисман.
— Никто не удивится, если немолодой мужчина заболеет, тем более если он женат на молоденькой… Все кончится в считанные дни, и вы сможете посвятить себя новой любви… — заверила рыжая колдунья.
Яд! Соседушка продала ей яду! Сначала приобретение вызывало у Мари ужас, но в ее кошмарных снах то и дело раздавался голос матери: «Этот человек хотел злодейски умертвить твоего младшего брата!» В конце концов она привыкла к мысли, что страшно отомстит негодяю, посмевшему ее полюбить и причинившему ее близким столько страданий. Даже его отплытие на Канди, «дабы снискать славу и быть достойным ее», приобрело зловещую окраску. Вдруг это он нанес Филиппу смертельный удар? Нет ничего проще, чем совершить такую подлость в пылу рукопашной… Стоило ей так подумать — и симпатия и дружеское расположение к Сен-Реми, возникшие когда-то под платанами Сольеса, сменились ужасом и отвращением. Решимость превратиться в вершительницу правосудия и покончить с Сен-Реми родилась сама собой. Мари хватило бы смелости, чтобы довести до конца дело, вызывавшее у нее трепет. Всю оставшуюся жизнь она замаливала бы свой грех в монастыре… Зато те, кого она любит, получили бы возможность стариться в покое.