– Карпуха! – окликнула я лобастого. – Ну подойди ты хотя бы раз, позволь тебя погладить! Мы ведь тебе, между прочим, с некоторых пор не чужие, мог бы и поласковее быть! Неделю уже как вернулся из клиники, а так ни разу «спасибо» и не сказал!
– Ага, сейчас, – хихикнул Олежка, – отнесет мыша и придет с благодарственной речью! Он, Варька, почему всю неделю нас игнорировал? Потому что речь готовил, писал по ночам, грыз гусиное перо, рвал бумагу в клочья, начинал снова и снова. И вот...
Балабол, достигнув пика самозабвенного звона, вдруг икнул от неожиданности и замолчал, ошарашенно разглядывая кота, медленно приближавшегося ко мне. Вид у Карпова был важный и весьма серьезный. Он подошел вплотную, встал на задние лапы, опершись передними о мои колени, внимательно посмотрел мне в глаза и тихо мяукнул.
– Ну, здравствуй еще раз, парень! – улыбнулась я, поглаживая изуродованную шрамами черную мордочку. – Ты очень хороший кот, Карпушка, настоящий мужичок!
Котяра заворковал, вспрыгнул мне на колени, потерся щекой о мой подбородок, что-то прошептал на ухо и быстренько ретировался, пока совершенно обалдевшее семейство Ярцевых не потребовало от него своей порции ласки.
И с того дня Карпушка ежевечерне приходил ко мне на обнимашки. Но только ко мне, всех остальных он по-прежнему игнорировал.
Так прошло еще две недели. Приближался август, а вместе с ним – и столь желанный отпуск. От Карины не было никаких вестей, да я и не ждала их особо, измотанная почти до донышка общением с Элеонорой Климко, матерью пропавшей год назад девушки.
Но рядом с эмоциональным опустошением шагала теперь и профессиональная гордость – Элеонора возвращалась к жизни. Женщина открывалась все больше, мы с ней подолгу беседовали обо всем не свете, постепенно разматывая спутанный клубок боли, подбираясь к самой его кровоточащей сердцевине.
Пока не приблизились к ней вплотную.
В тот день мы беседовали о доверии. Доверии между близкими людьми. Я рассказывала о своей семье, об отношениях с папой Колей, с Олежкой, и, разумеется, с мамой. О том, что мамуля – моя лучшая подружка, которой я могу рассказать абсолютно все, не опасаясь, что она во время ссоры сможет использовать доверенные сведения против меня.
– Вам очень повезло с мамой, Варвара Николаевна, – горько усмехнулась Элеонора. – А вот моей дочери, увы, нет. Впрочем, Монике не повезло с обоими родителями. Что отец, что мать – мы оба были заняты исключительно собой и своими проблемами. И когда девочке понадобился совет, помощь, сочувствие – моя малышка этого не дождалась. Я помню... – судорожный, прерывистый вдох, я замерла, боясь неосторожным движением или звуком порвать пока еще такую тоненькую, такую хрупкую нить откровенности. – Это было где-то за полгода до ее исчезновения. Моника росла спокойной, разумной девочкой, хорошо училась, общалась с вполне адекватными ребятами и девочками, не пила, наркотиками не баловалась – в общем, никаких проблем нам с отцом не доставляла. И, следовательно, не мешала... А потом отец решил познакомить дочь с сыном партнера по бизнесу, одного из лучших клиентов нашего банка, Венцеслава Кульчицкого...
Я едва удержалась от кретинского вопроса «Кого?!», перехватив его на выходе. Нельзя перебивать, нельзя! И все же – опять этот Кульчицкий! Просто наказание какое-то! Стоило нам поселиться неподалеку от семейного гнезда этих снобов, как они начали протискиваться в мою жизнь. В дверь не пускают – они через форточку щемятся!
– ...не самый плохой вариант, Сигизмунд очень красивый мальчик, правда, немного избалован...
Немного?!!!
– ...и ленив...
Не то слово! К тому же умом, насколько мне известно, красавчик Гизмо тоже не блещет.
– ...но в целом – очень выгодная партия. А то, что Сигизмунд старше нашей девочки на двенадцать лет, даже очень хорошо. Уже нагулялся, – три ха-ха! – пора остепениться. Венцеслав, его отец, долго подбирал подходящую партию для сына... – «Партия воинствующих дровосеков» – вот самая подходящая партия для Гизмо. – ...Пока не остановился на нашей Монике. И дело вовсе не в положении ее отца, Венцеслава больше всего заинтересовала наша родословная. Вернее, моя – я прямой потомок герцога Эйдельбургского. Правда, был один неприятный момент, когда от нас потребовали привести дочь на осмотр к их личному врачу – по поводу девственности... – Офигеть! И это она называет неприятным моментом! – Я согласна с вашей реакцией, Варвара Николаевна, у вас очень живая мимика, но это я сегодня согласна, а тогда это казалось мне вполне приемлемым требованием. Я совершенно не воспринимала Монику как самостоятельную личность и искренне считала, что мы с отцом имеем право устроить ее судьбу по собственному усмотрению. И реакция дочери нас сначала удивила, потом расстроила, и в конце концов – разозлила. Моника наотрез отказалась проходить какие бы то ни было медицинские обследования, хотя я прекрасно знала, что интимных отношений с мужчиной у нее еще не было. Откуда? – Элеонора тяжело вздохнула и отвела глаза в сторону. – Из ее дневника. Да, я читала дневник дочери и считала это нормой. Из этого же дневника я узнала, что Моника познакомилась с каким-то парнем по Интернету и влюбилась в него по уши. Причем самое интересное, что фотографии этого парня у нее не было, он отказывался размещать фото. И вполне могло быть, что с моей девочкой общался какой-нибудь престарелый урод, но Моника и слышать ничего не хотела. Только Арлекино – дурацкий ник, верно? – только он. Но отец все же пригласил Кульчицких на ужин, и Моника очень понравилась им всем, Сигизмунд просто не отходил от нее весь вечер. Потом звонил, приглашал на разные мероприятия, но дочка его игнорировала. И тогда подключились мы с отцом. И первое, что мы сделали – перекрыли ей доступ в Интернет. Отобрали нетбук, мобильный модем, заменили навороченный ай-фон с выходом в сеть на самый дешевый мобильник с минимумом функций. Моника скандалила, плакала, не могла понять, почему мы это делаем. И тогда я... – женщина трудно сглотнула. – Тогда я сказала, что все это ради нее же, чтобы она забыла о своем Арлекино. И Моника поняла, что я читала ее дневник... И замкнулась. Все ее общение со мной свелось к односложным «да» и «нет». А потом она поехала с Асей, подружкой, в эту проклятую Низовку и пропала.
– Простите, – теперь настала моя очередь трудно сглатывать сбившийся в горле комок воздуха. – Как вы сказали? В Низовку?
– Да, есть такая деревенька в сорока километрах от Москвы, там Асина тетка живет. Озеро там очень красивое, чистое, с прекрасным пляжем, вот Ася и уговорила Монику съездить на уик-энд. И больше я мою девочку не видела. Но она жива, я знаю, я чувствую! Она снится мне почти каждую ночь, просит о помощи, плачет. А я... я так больше не могу!
Расспрашивать дальше я не стала, Элеонора все равно не могла больше говорить. Женщина буквально захлебывалась неудержимым потоком слез, но это были очищающие слезы. Нарыв, весь этот год зревший в душе несчастной матери, наконец лопнул. Да, ее трясло, бедняжка задыхалась, не хватало дыхания, даже пришлось вызвать врача из соседнего кабинета, чтобы сделать успокоительный укол. Но зато через полчаса, когда балл истерики от рыданий постепенно снизился до судорожных всхлипов, Элеонора благодарно улыбнулась: