Она снова наградила меня холодным взглядом.
— У нас с вами, мистер Коул, деловые отношения. Пусть они таковыми и остаются.
— Ясное дело.
Она открыла дверь.
— И еще одно.
Она снова ко мне повернулась.
— Вы всегда так хорошо выглядите или сегодня особый случай?
Она несколько мгновений стояла не шевелясь, а потом тряхнула головой:
— Ну вы и фрукт!
Я изобразил пальцами пистолет, наставил на нее и выдал очередную порцию Джека Николсона:
— Надеюсь, он хорошо вам платит.
Она вышла, хлопнув дверью.
Когда дверь закрылась, я посмотрел на чек. Пустой. Она не поставила даты. Например, 1889 год или 1 апреля. Он был подписан Брэдли Уорреном, и, как мне показалось, самыми обычными чернилами, не симпатическими. Впрочем, может быть, детектив получше меня и разобрался бы с чернилами. Но я, так и быть, рискну. Сукин сын! Вот он, мой шанс. Я мог бы срубить с него сто тысяч долларов — и продешевить. Может, вписать единицу, а рядом поставить столько нулей, сколько поместится. И внизу красивый автограф: Элвис Коул, яхтсмен.
Я сложил чек пополам, убрал в бумажник и достал из правого ящика стола «дэн-вессон» тридцать восьмого калибра в подплечной кобуре. Затем натянул на себя белый хлопчатобумажный пиджак, чтобы ее прикрыть. И отправился к своей машине. У меня ярко-желтый «корвет» 1966 года с откидным верхом. Выглядит он просто шикарно. Может быть, в белом пиджаке, в кармане которого лежит чек с непроставленной суммой, да еще в таком роскошном автомобиле я сойду за Дональда Трампа.
Я вырулил на Санта-Монику и покатил на запад через Беверли-Хиллз, по верхней границе Сенчери-Сити, затем на север по Беверли-Глен мимо рядов пальм и оштукатуренных многоквартирных домов и стройплощадок, принадлежащих иранцам. В конце июня Лос-Анджелес бывает ослепительно ярким. Инверсионный слой прижимает смог к земле, небо становится белым, а солнце отражается от вывесок и навесов, огромных зданий с миллионами окон, от решеток и многих миль хромированных бамперов. Мне то и дело попадались обвешанные покупками женщины в больших шляпах, полуголые ребятишки на скейтбордах, спешащие в Вествуд, строительные рабочие, терзающие мостовые, мексиканки на автобусных остановках — и все поголовно в темных очках. Ну прямо рекламный ролик «Рэй-Бэн».
Я катил по Беверли-Глен, мимо поля для гольфа «Лос-Анджелес кантри клаб», пока не добрался до бульвара Сансет, затем повернул направо и сразу налево, в Холмби-Хиллз. Холмби — это маленькая, но более дорогая версия самой лучшей части Беверли-Хиллз. Это респектабельный, элегантный район, с широкими чистыми мостовыми, ухоженными тротуарами и просторными домами, прячущимися за живыми изгородями и каменными оградами с коваными воротами. Одни дома расположены совсем близко к проезжей части, другие — подальше, а некоторые и вовсе не видны.
Около дома Уорренов был припаркован светло-голубой «тандерберд» [5] с надписью «ОХРАННОЕ АГЕНТСТВО ТИТАН» на боку. Охранник, сидевший в машине, увидел, что я сбросил скорость, и выбрался наружу. Уже к пятидесяти, крупный, в коричневом костюме от «Сирс». Сильно помятом. Похоже, в свое время он пару раз схлопотал по переносице, но это было очень давно. Я свернул на подъездную дорожку и предъявил ему свою лицензию.
— Коул. Меня ждут.
Проверив лицензию, он кивнул и прислонился к двери.
— Она прислала ребенка предупредить, что вы едете. Я Хэтчер.
Руки он мне не подал.
— Кто-нибудь уже пытался взять дом штурмом? — поинтересовался я.
Он посмотрел в сторону дома и покачал головой.
— Дерьмо. Я здесь сижу с тех пор, как к ним залезли, и ничего такого не видел, — сказал он и, подмигнув, добавил: — И уж точно ничего похожего на то, о чем ты спрашиваешь.
— Слушай, ты на что-то намекаешь или тебе соринка попала в глаз? — спросил я.
— Полагаю, тебе не впервой, — фыркнул он.
— Ага.
Он снова фыркнул и забрался обратно в машину:
— Сам увидишь.
Брэдли Уоррен жил в особняке, построенном в нормандском стиле, размером с Канзас. Огромный испанский дуб, росший в центре двора, отбрасывал кружевную тень на нормандскую остроконечную крышу, львиный зев — думаю, его там было три или четыре тысячи штук — теснился на клумбах вдоль подъездной дорожки и по периметру дома. Перед входной дверью, утопленной в широкой нише, было что-то вроде высокого крыльца. Других дверей я не увидел, а эта поражала воображение своими размерами: девять футов высотой и четыре шириной. Хэтчер наблюдал за мной из своего «тандерберда». Мне пришлось позвонить еще два раза, прежде чем дверь открылась. На пороге стояла женщина в белом теннисном костюме. В руке она держала высокий стакан с какой-то прозрачной жидкостью. Она внимательно посмотрела на меня и спросила:
— Вы детектив?
— Обычно я ношу охотничью шляпу, но как раз сегодня сдал ее в химчистку, — ответил я.
Она громко рассмеялась и протянула мне руку:
— Шейла Уоррен. А вы, оказывается, красавчик!
До полудня еще двадцать минут, а она уже набралась.
Я оглянулся на Хэтчера. Он ухмылялся.
Шейле Уоррен было лет сорок. Загорелая кожа, острый нос, ярко-голубые глаза и каштановые волосы. На лице глубокие морщины. Такие всегда появляются, когда много играешь в теннис или гольф или вообще проводишь время на солнце. Волосы она собрала в хвост, перевязанный белой лентой. В белом теннисном костюме она смотрелась очень даже неплохо, но все же не слишком спортивной. Наверное, больше слонялась, чем играла.
Она распахнула дверь и, махнув стаканом, показала мне, чтобы я входил. На дне звякнули кусочки льда.
— Думаю, вы хотите посмотреть, где у него лежала эта чертова книга, — сказала она так, словно речь шла об учебнике для восьмого класса.
— Конечно.
Она снова помахала стаканом:
— Люблю выпить чего-нибудь холодненького, когда возвращаюсь с корта. Там ужасно потеешь, и все такое. Принести вам тоже?
— Может быть, чуть позднее.
Мы прошли по вестибюлю длиной не меньше шести тысяч миль, через гостиную, которую они могли бы сдавать в качестве ангара для самолетов, и оказались в столовой размером в зал заседаний конгресса. Шейла Уоррен, покачиваясь, шла на шаг впереди.
— Кто-нибудь был дома в ту ночь, когда украли книгу?
— Мы были в Канаде. Брэдли строит в Эдмонтоне отель, и мы полетели туда. Обычно он летает один, но мы с ребенком тоже захотели, и он взял нас с собой.