— Я здесь, потому что вы шантажируете мою клиентку.
Он уставился на меня, и я понял, что ему про это ничего не известно. Тогда я посмотрел на Джимми Рэя, который принялся извиваться, совсем как существо из пруда. Значит, шантажом занимается не Россье, а Джимми Рэй, по личной инициативе.
— Я здесь, потому что этот засранец шантажирует одну женщину, живущую в Калифорнии.
— Он врет! — заверещал Джимми Рэй, замахав перед носом Россье руками. — Это чушь собачья, Милт! Он все придумал!
— Нет, не придумал, — сказал я, посмотрев на Джимми Рэя. — Три часа назад я побывал у тебя дома и обнаружил там документы, имеющие отношение к рождению моей клиентки. Я также нашел свидетельства, указывающие на несколько разговоров с моей клиенткой непосредственно перед тем, как ты внес на свой счет тридцать тысяч долларов. — Я взглянул на Милта Россье. — Я не знаю, чем вы тут занимаетесь, и мне на это плевать. Меня волнуют лишь интересы моей клиентки.
— Господи, наглое вранье! — завопил Джимми Рэй и рассмеялся, словно не мог поверить, что такое возможно.
Милт Россье развернулся к Джимми Рэю, и его глаза превратились в две пронзительные черные точки.
— Мне казалось, что ты работаешь на меня, сынок. Решил заняться самодеятельностью?
— Он все врет, Милт. Кому ты веришь, мне или этой куче дерьма?
Россье еще сильнее прищурился.
— Если ты мне что-то приносишь и я за это плачу, товар принадлежит мне.
Джимми Рэй, вспотевший от страха, искоса поглядывал на Рене.
— Ну да, конечно тебе. А этот сукин сын пытается увильнуть.
Милт покачал головой и вздохнул:
— Проклятье!
— Клянусь, Милт, я правду говорю.
Лерой подошел к Джимми Рэю и врезал ему по голове, испортив роскошную прическу.
— Достал!
— Эй, ты чего! — завопил Джимми Рэй.
Милт Россье смачно сплюнул и направился к ближнему зданию.
— Вы все пойдете за мной. Давай его сюда, Лерой. Рене! Ты тоже.
Мы прошли за Россье между двумя строениями и оказались около маленького пруда, окруженного колючей проволокой. Лерой по дороге успел прихватить большую палку. Берега пруда были топкими и покрыты чем-то зеленым и склизким, возможно, отходами после разделки лангустов. Россье оказался там первым и нетерпеливо ждал, когда мы к нему подойдем. Он ткнул сигарой в сторону пруда и сказал:
— Рене, достань Лютера. И поосторожнее.
— Лютера? — переспросил я.
Джимми Рэй наставил на меня палец и рассмеялся:
— Ну ты попал, малыш.
Рене перешагнул через ограду, встал на колени на краю пруда и шлепнул рукой по воде, потом еще три-четыре раза, и тут вода забурлила. Рене вскочил на ноги, засунул руки в воду и что-то схватил, но чуть было не упал. Впрочем, он быстро справился и, покраснев от напряжения, вытащил лязгающую челюстями черепаху, которая была, наверное, три фута в диаметре и весила фунтов двести. Темное первобытное существо с панцирем как танковая броня и громадным клювом. Она вертела головой и пыталась добраться до Рене, но у нее ничего не получалось. Пасть у нее была длиной не меньше фута, и всякий раз, когда она щелкала зубами, раздавался резкий звук, похожий на щелчок линейки по столу. Рене вышел из воды, перешагнул через ограду и положил Лютера на землю. Черепаха тут же спрятала голову и лапы под панцирем. Но огромная голова там не помещалась, и морда торчала наружу. Лерой довольно ухмылялся, точно его пригласили на цирковое представление. Он помахал перед носом черепахи палкой, и та одним движением мощных челюстей превратила ее в щепки. Лерой просто сиял от счастья.
— Наш Лютер — это что-то!
Джимми Рэй снова помахал пальцем у меня перед носом.
— А вот теперь посмотрим, кто из нас врет.
Милт Россье бросил что-то по-французски, и Рене, схватив Джимми Рэя, потащил его к черепахе.
— Эй! — заорал Джимми Рэй.
Он попытался вырваться из лап Рене, но с тем же успехом, что и Лютер. Рене нес его, держа за воротник и ремень, а потом бросил на землю, но так, чтобы Лютер не мог до него дотянуться. Я видел, как глазки-пуговки черепахи следят за ними из-под панциря.
— Проклятье, Милт, остановись! — вопил Джимми Рэй. — Ну пожалуйста!
Глаза у него превратились в два блюдца, и он побелел как полотно.
Рене выпустил пояс Джимми Рэя, схватил его за правую руку и потащил к черепахе. Джимми Рэй заверещал не своим голосом.
— А теперь ты скажешь мне правду, сынок, — произнес Милт Россье. — Ты использовал мою информацию, чтобы шантажировать девушку?
— Клянусь, ничего такого не было, Милт. Клянусь!
— Рене!
Рене подтянул его руку поближе к Лютеру. Тот заморгал и открыл пасть.
— Еще одна попытка, сынок, — сказал Милт.
Я сделал полшага вперед.
— Кончай, старина. Прикажи ему прекратить.
— Лерой, — нахмурился Россье и, когда Лерой, радостно ухмыляясь, наставил на меня пистолет, погрозил мне пальцем: — Веди себя тихо. — Затем подошел к Джимми Рэю и присел рядом с ним на корточки. — Похоже, наш Лютер нервничает, малыш. Лучше скажи мне правду.
— Ну, я решил, что ничего плохого не будет, — промямлил Джимми Рэй. — Это же не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к нам, и я подумал, что могу немного заработать. Пожалуйста, Милт, скажи ему, чтобы он перестал, я бы никогда ничего подобного не сделал, если бы знал, что ты рассердишься, Богом клянусь!
— Ладно, Рене. С него хватит.
От страха Джимми Рэй Рибнэк даже описался.
Рене оттащил Джимми Рэя подальше от Лютера. Мокрое пятно расползлось по штанам Рибнэка и потекло вниз. Милт жевал сигару и смотрел на постройки своей фермы. У него были маленькие, жесткие глазки, совсем как у Лютера. Он наставил на меня сигару:
— Шантаж — это единственная причина, по которой ты сюда заявился?
— Да.
Милт еще немного пожевал сигару.
— Рене, отправь Лютера назад, — наконец произнес он.
Рене вернул черепаху в пруд, и та скользнула под воду, которая тут же успокоилась.
— Мы кормим Лютера головами лангустов. Тут к нам приезжал один парень из университета. Сказал, что Лютеру лет сто.
Джимми Рэй стоял на коленях, спрятав лицо в ладонях. Я испытывал стыд и смущение за себя и Джимми Рэя. Милт подошел к нему и похлопал по плечу:
— Видишь, что бывает с теми, кто ведет себя нечестно. Будешь действовать у меня за спиной, познакомишься поближе с нашим дружком. Ты понял?
— Прости меня, Милт. Богом клянусь, я больше не буду.
Милт Россье уставился на меня безжизненным, холодным взглядом, совсем как у Лютера, и какое-то время о чем-то сосредоточенно думал, пока Лерой не сказал: