Очевидно, искренние слова и неуверенность молодого человека заинтересовали немца. Он остановился и произнес:
– Ну, показывайте ваш раритет!
Рутке смутился:
– У меня нет сейчас с собой этой вещи. Но, если вы заинтересованы, я бы мог принести ее вам в удобное место и время.
– А что это за вещь?
– Перстень. Перстень Иуды.
– Что-что?!
– Перстень Иуды, – повторил Георгий. – По крайней мере, об этом свидетельствуют записи…
– Какие еще записи? В Библии ни слова нет о том, что Иуда обладал каким-то перстнем. Да и вообще, я никогда не слышал об этом!
– Я тоже узнал эту историю только два дня назад. Я, сударь, не хочу ни на чем настаивать, но записи, которыми я располагаю, как бы подтверждают этот факт.
– Ну, что ж, вам удалось меня заинтриговать, молодой человек. Я так понял, что вы хотите продать этот перстень?
– Да. И бумаги тоже. Они объясняют его историческую ценность…
– И на какую же сумму вы рассчитываете?
– Право, не знаю, – чистосердечно признался Роман.
Незнакомец задумался. И, наконец, произнес:
– Хорошо, друг мой. Давайте завтра часа в три увидимся, ну хотя бы вот в этом ресторане, – немец указал тростью на вывеску «Веселый купец».
– Только учтите, денег со мной не будет, и если вы рассчитываете на какую-то аферу, то смею вас заверить, со мною шутки плохи!
– Нет, нет! Вы можете не беспокоиться. Я просто принесу вам перстень и покажу. Только и у меня будет условие.
– Какое?
– Я надеюсь на конфиденциальность нашей встречи, да и сам этот разговор при любом его исходе должен остаться между нами.
Иностранец усмехнулся:
– Я не болтун!
Встреча в «Веселом купце» состоялась в назначенное время. Роман заказал чай с мясным пирогом, а немец угостился рюмкой клюквенной настойки. Рутке передал немцу плотный конверт, в котором находился перстень, и принялся жадно есть. В последнее время он жил впроголодь.
– Только не извлекайте его наружу…
С полным ртом Роман огляделся по сторонам. Он очень волновался, понимая, что во всей этой встрече, да и в возможной сделке есть что-то предосудительное, незаконное. Но, осмотрев почти пустой зал, успокоился. Вблизи никого не было. Только за соседним столиком, спиной к ним, сидел плотный мужчина в клетчатом пиджаке, но он жадно ел жареную курицу и не обращал внимания на происходящее вокруг. Такое положение и увлеченность незнакомца не вызывали у неискушенного Романа Рутке никаких подозрений, хотя когда наблюдение ведет профессионал, он никогда не вызывает подозрений.
Иностранец долго копался в конверте и, как показалось молодому человеку, сам здорово разволновался. Во всяком случае, на лбу у него выступил пот. Наконец, он заговорил с большим, чем ранее, акцентом:
– Вещь любопытная, очень древняя, но совершенно мне непонятная. Скорей всего, это не подделка, но… А где бумаги, подтверждающие ее достоверность?
– Они остались дома.
– А почему вы их не взяли?
– Ну-у-у… – неопределенно протянул Рутке. Он закончил есть и довольно вытер руки крахмальной салфеткой.
– Понятно! Боитесь. В таких случаях все боятся. Все же, сколько вы хотите получить за этот предмет?
– Тысяч десять, – произнес Роман и, сам испугавшись названной суммы, добавил:
– Вместе с бумагами. Если хотите, мы их официально заверим у нотариуса.
Немец вскинул брови.
– Помилуйте, голубчик, да вы хоть знакомы с порядком цифр, которые называете? Десять тысяч – это целое состояние. Я не располагаю такими деньгами.
– Очень жаль, – произнес Рутке-младший и протянул руку за конвертом.
– Подождите, подождите, – раздраженно заговорил иностранец. – Так дела не делаются. Вы можете сегодня же привезти ко мне в гостиницу эти документы? Вот адрес, – он протянул листок. – Скажем, в шесть вечера?
– Постараюсь успеть. Учтите, со мной будут только записи. Перстень я не возьму.
– Да перестаньте вы бояться. Я что, похож на грабителя?
– Нет, – улыбнулся Рутке. – Надеюсь, и я на фармазонщика не похож!
– На кого, на кого?
– На афериста.
На следующий день Роман Георгиевич Рутке продал немцу, имени которого он так и не узнал, перстень Иуды и записи отца за три тысячи рублей ассигнациями. И только спустя неделю сообразил, что забыл изъять те листы, которые не лучшим образом характеризовали Георгия Карловича.
«Ну, да ничего, – подумал он. – Немец нынче, небось, у себя в Неметчине. И какая разница, что он подумает о дражайшем папочке!»
Сегодня в огромной усадьбе промышленника Брауна было необычно многолюдно. В раскрытые кованые ворота по булыжной аллее то и дело въезжали конные экипажи и даже редкие еще автомобили Даймлера и Бенца, похожие на черные блестящие «браунинги». Сделав полукруг и остановившись за фонтаном у входа в огромный белый особняк, они разгружались, выпуская на мраморную лестницу хорошо одетых респектабельных мужчин и ухоженных, щеголяющих дорогими украшениями женщин. Ничего удивительного, практически все члены этого известного семейства имели солидный вес в экономике или политике.
В просторном, украшенном рыцарскими доспехами холле и огромной гостиной чувствовалось оживление: смеялись дети, щебетали женщины, солидно переговаривались мужчины. Ароматы тонких парижских духов перемешивались с запахами сигар и трубочного табака. Семейство в полном составе собиралось редко и только по очень значимым поводам. И сегодня такой повод имелся: прошло ровно пять лет с момента трагической гибели Фридриха фон Брауна, главы клана и фактического его основателя. Но скорбная дата не могла притушить радость встречи и родственного общения.
Впрочем, когда все двадцать семь человек уселись за длинным дубовым столом на поминальный обед, неуместное веселье смолкло и лица родственников приняли подобающее случаю печальное выражение. Место во главе стола, за которым долгие годы неизменно восседал сам Фридрих фон Браун, на этот раз, впрочем, как и всегда после его кончины, пустовало. Когда официанты наполнили большие хрустальные бокалы красным рейнским вином, наступила тишина и взоры собравшихся устремились на тридцатилетнего Генриха фон Брауна, старшего сына покойного, который ныне как бы находился во главе клана.
Генрих взял искрящийся в свете электрического света бокал и неспешно поднялся.
– Сегодня мы собрались все вместе, пожалуй, впервые за последние пять лет. Увы, повод для такой встречи весьма печален: годовщина ужасной гибели нашего любимого отца, деда, свекра…