Петр лежал и напряженно вспоминал: было? Не было? Софья, как ни в чем не бывало, спит с Игнатом – значит, приснилось? Но отчего тогда весь живот и волосы на лобке перепачканы чем-то склизким, остро и неприятно пахнущим? Хотя вчера все эти запахи возбуждали…
Игнат вернулся, сел на кровать и посмотрел на товарища. Наверное, сейчас речь пойдет о вчерашнем. Ясное дело, что теперь его выгонят. Такое распутство никому не понравится. Хотя он-то здесь вроде и ни при чем… А с другой – кто тогда «при чем»?
– Петруха, сегодня идем на дело, – неожиданно сказал Игнат.
Дорохов оторопел: он настроился на совсем другой разговор. Но перестроился быстро:
– На преступление, что ли? Не-е-е, Игнаша, я в ваши игры играть не стану, они тюрьмой закончатся… Скажешь Гному, что деньги принесу, как заработаю.
Игнат покачал головой:
– Так не получится, Петро. Гном человек серьезный. Ты ему проиграл, обещал сегодня отдать, а теперь в кусты? Он ждать твоих заработков не будет: отыщет в два счета и пристрелит. Так уже было с одним залетным…
– Так я же пьяный ему наобещал!
– Это не разговор. Сам пил, никто насильно не заставлял? Значит, за свои слова сам и отвечаешь!
Игнат усмехнулся.
– А в наши игры ты уже играешь! С кодлой познакомился, за карты сел, со Скоком дрался до крови, с общей марухой спал! Чего тебе еще надо? Теперь на дело сходим, а там сам решай: хочешь, с нами продолжай, а нет – иди, учись или рыбой торгуй…
– Хватит пустые базары тереть! – вмешалась в разговор окончательно проснувшаяся Софья и откинула одеяло. – А ну, налетай, кто первый?
Петр вскочил и прыгнул в кровать, первым успев добраться до жадно распахнутого горячего тела. Впрочем, Игнат и не торопился.
* * *
Вечер выдался довольно холодный, хмурое небо разъяснилось, ярко светили крупные южные звезды. Они уже битый час стояли напротив какого-то ресторана на Большой Садовой, курили и делали вид, что увлечены разговором. Хотя особенно притворяться не приходилось: разговор действительно складывался интересный, по крайней мере для Петра.
– Она меня уже заездила! – жаловался Игнат. – Как увидит – сразу в постель тащит! У меня уже не стоит, а она насмешки строит да пересказывает… Дает всем подряд, вот сейчас на тебя переключилась… Я бы ее давно на хер послал, да жить негде будет. Ну, ты сегодня хорошо отпахал, вот и молоти в охотку, а я передохну, если получится…
Здоровый бородатый швейцар в форменной фуражке и расшитом золотыми галунами мундире все выпускал и выпускал на темную улицу засидевшихся посетителей. Те пошатывались, махали руками, подзывая извозчиков, подсаживали в пролетки своих дам и разъезжались, навсегда исчезая из желтого круга света от висящего над крыльцом фонаря. Смех, шутки-прибаутки – одним словом, последние аккорды забубенного веселья, которое заканчивалось за зеленой ливреей швейцара.
– Долго еще? – спросил Петр.
Руки он держал в карманах, в правом рукаве полупальто притаилась фомка – закаленный стальной прут с острием на одном конце и изогнутым плоским раздвоенным жалом на другом. На безымянном пальце левой он с удовольствием ощущал перстень со львиной мордой. От него исходило тепло и спокойствие, уверенность и сила. И рана на руке за сутки почти совсем зажила. А какой мощный удар получился – Скок чуть копыта не откинул! Правильно заметил отец – хитрый перстенек! А то, что злой – так это кому как. Лично для него – вещица фартовая…
Сегодня днем он зашел в ювелирный, показал ее оценщику, у полного немолодого армянина аж глаза на лоб полезли.
– Белое золото с ониксом, это такой полудрагоценный камень, – сказал он. – Но ценность даже не в том: тут работа изумительно тонкая, к тому же вещь древняя, антикварная, ей цены нет!
Петр долго допытывался: это сколько – «нет цены»? В конце концов ювелир сказал, что может дать за него сто рублей царскими золотыми десятками, потому что большими деньгами не располагает. У Петра чуть ноги не подкосились. За такие деньги можно хорошую лошадь купить, да еще на новую лодку останется! А если настоящую цену взять?
Он вспомнил, как Гном хотел забрать антикварный перстень за сто бумажных рублей – столько горсть рассыпных папирос стоит! И забрал бы, если б он дал слабину! Вот сволочь! Ну, погоди, поквитаемся!
– Ну, и сколько мы еще стоять здесь будем? – снова спросил Петр.
– Сколько надо, столько и будем! – в очередной раз ответил Игнат. – В нашем деле, Седой, терпение необходимо.
– Хоть ты меня Седым не называй!
– Буду, чтобы никто настоящего имени не услышал. И меня зови Пыжиком. Убедишься потом, что так лучше.
– «Потома» не будет. Сегодня рассчитаюсь и все!
– Ладно, ладно! Еще раз повторяю. Как только швейцар выбежит и сам начнет подзывать вон того извозчика, мы и пойдем. Сразу выйдет здоровый охранник в сером пальто и хозяин ресторана – грек, в черном, с меховым воротником. У него саквояж коричневый, там дневная выручка. Кумекаешь? Охранник с волыной, у ихнего кучера тоже пушка имеется, да и грек, скорей всего, не пустой. Твое дело фомкой по башке уложить охранника. Я со швейцаром разберусь… Как рука-то, рана резаная не помешает?
– Это мои проблемы. А кто же хозяином займется? И кучером?
– А Гном и Скок зачем? Все схвачено, кореш: мы свое отработали, а дальше – уже не наше дело…
– А где же твои дружки? Сейчас хозяин выйдет, а их нет?..
– За них не беспокойся, – тихо засмеялся Игнат. – Они уже здесь.
– Не вижу…
– То-то и оно! Гнома никто никогда не видит, а он видит всех. Тихо! Швейцар побежал. Фомка на месте? Пошли с Богом!..
– Ты хоть Бога не зови сейчас! – проговорил Петр, на ходу выпуская из рукава толстый стальной прут.
Быстрыми шагами они перешли улицу и подошли к высоким дверям как раз тогда, когда оттуда вышел огромный, как статуя, человек в сером пальто и кепке. Он придержал тяжелую створку перед хозяином – маленьким, особенно по сравнению с телохранителем, немолодым мужчиной восточного вида, похожим на грача. Он был в котелке и черном пальто без всякого воротника. Но уточнять что-либо или менять планы было поздно, тем более что коричневый саквояж в руке у «грача» имелся.
Петр подскочил и взмахнул фомкой, чуткий охранник обернулся и успел прикрыться левой, удар пришелся на предплечье, кость хрустнула, и рука безвольно обвисла. Но правая рука нырнула в карман, и тут же появилась с плоским никелированным пистолетом. Седой повторил замах. Во второй раз стальной прут лег как раз поперек лба. Пистолет выпал, фуражка слетела с головы, искаженное лицо залила черная, при свете фонаря, кровь, а в следующую секунду тяжелое тело рухнуло в жидкую грязь, и серое пальто изменило цвет на черный.
Мимо промелькнули какие-то фигуры, «грач» исчез из поля зрения, сзади раздалась тревожная трель свистка, и сразу сильные руки схватили Петра поперек туловища, как будто проводили борцовский прием «клещи». Петр резко присел, крутанулся, освободившись, выпрямился и очутился лицом к лицу со швейцаром. Загнутые кверху усы делали его похожим на знаменитого борца Поддубного, а натужно выкаченные глаза и раздутые щеки – на Соловья-разбойника. Зажатый во рту свисток издавал противный пронзительный свист, непрерывный, как гудок паровоза – от него ломило скулы и закладывало уши.