– Носи-и-ить… Вот и носи! А ты из него исполнять начал… Самовольно. В инструкции обычный наган указан. Возьми такой, какой положен. Вот и забрызгиваться не будешь!
Когда-то Мятте был водителем кремлевского гаража особого назначения, возил Ленина, потом Иосифа Виссарионовича, и хотя образования не имел, продвинулся до должности коменданта Московского ОГПУ. Здесь его основной работой стало исполнение смертных приговоров, выносимых коллегией ОГПУ. Относился он к ней буднично, как к любой другой обязанности, и охотно учил молодежь.
– Спасибо! – сказал Аристарх Сидорович, а сам подумал: «В каждом ремесле свои тонкости…»
– Хочешь, анекдот расскажу про Ленина и Троцкого? – с хитрой усмешкой спросил латыш.
Аристарх сразу заторопился. Мятте любил рассказывать такие анекдоты, за которые сам же и расстреливал. Мало находилось смельчаков его слушать. Точнее, совсем не находилось.
– В другой раз. Сегодня обещал жене пораньше вернуться…
– Ну, в другой так в другой, – Мятте продолжал улыбаться, так что его монголоидные глаза сузились еще больше, будто он уже целился.
Семья Визжаловых понемногу обживалась в столице. После курсов повышения квалификации Аристарх получил назначение в Московское управление, сразу дали комнату в семейном общежитии ОГПУ, Татьяна устроилась в «Московские ведомости».
Новый, 1927 год они встречали в общежитии, с соседями-сослуживцами. Жили тут все дружно и держались демократично: начальник следственного отдела Лавринов и замначальника секретной части Катасонов самолично выносили в длинный коридор столы, старшие оперативники Визжалов и Халябин составляли их в ряд – торец в торец, жены Татьяна и Нина накрыли разномастными скатертями, а сверху расставили бутылки с вином, водкой и коньяком; салаты и винегрет, ветчину, ролл-мопс, жареных цыплят и говяжьи котлеты… Следователь Букасов ловко откупорил спиртное и широким жестом пригласил всех к столу. Почти все мужчины были в форме, зато женщины – в пестрых платьях из шелка и крепдешина, с ярко накрашенными губами и подведенными глазами. Такая одежда и косметика в обычных магазинах не продавались, но они получали все из спецраспределителя.
Веселились, пили за победу мировой революции, за товарищей Ленина и Сталина, за ОГПУ – грозный меч партии, за искоренение под корень врагов народа… Танцевали под патефон, пели революционные песни, снова пили, в конце Букасов затянул «Мурку», Визжалов подхватил, но опомнился и настороженно скосил глаза, однако, все было в порядке: и товарищ Лавринов пел, и товарищ Катасонов, причем с такой душой и надрывом, как ни в одной коммунистической песне… Потом запели: «Ты подошла ко мне небрежною походкой…», потом про то, как сын охраняет отца…
В общем, посидели очень хорошо и душевно, расходились под утро, когда забрезжила заря первого дня 1927 года. Изрядно опьяневший Аристарх взял Татьяну под руку, требовательно потянул, но она мягко высвободилась:
– Подожди, я помогу Нине с Надей посуду вымыть…
Шатаясь, он дошел до своей комнаты и повалился в постель.
– А тебя совесть не мучает? – раздался чей-то голос.
– Что?! – вскинулся Аристарх. – Кто здесь?!
Угол стены протекал и покрылся плесенью. Он привык к пятнам и потекам, но сейчас они сложились в портрет: худое лицо с впалыми щеками, усики, бородка, вполне благопристойная внешность… Только разные глаза портили впечатление.
– Ты кто?!
– Иегуда из Кириафа. Первый хозяин твоего перстня. Меня считают главным предателем всех времен и народов, а за что? Что такое предательство? Это когда выдаешь того, кого никто не знает! Или когда указываешь тайное место, где он скрывается… Так или нет? Ты это знаешь лучше других, ты же сыщик…
Аристарх ошарашенно молчал.
– Если бы Он тайком творил свои чудеса и скрывался от чужих взглядов, а я привел солдат в убежище и, чтобы выбрать его из других, поцеловал тем самым иудиным поцелуем, который проклят в веках, то тогда я и был бы предателем!
Иегуда почти кричал. Визжалов даже испугался, что услышат соседи: вдруг войдет товарищ Лавринов или товарищ Катасонов, а у него, члена партии и ответственного работника ОГПУ, в комнате сам Иуда Искариот! Это порочащая связь, это даже хуже, чем меньшевик или левый уклонист!
– А Учитель торжественно въехал в Иерусалим на осле, народ встречал его с ликованием, пел ему осанну, и все говорили: «Сей есть Иисус, пророк из Назарета Галилейского!» [28] Его знал весь город! И свои чудеса он творил открыто, на глазах у всех, и жил не скрываясь! И в окружении учеников ходил по городу, и спокойно гулял в Гефсиманском саду… А когда пришли, чтобы взять Иисуса Назорея, он сам обозвался дважды: «Это Я» [29] . И сказал еще: «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями взять Меня; каждый день с вами сидел Я, уча в храме, и вы не брали Меня» [30] .
Так скажи: зачем мне было его целовать?! Меня облыжно сделали предателем, и уже две тысячи лет у меня болит душа! А тебя совесть не мучает… Хотя ты не одного предал, и не двоих…
– А я-то кого предал?! – с искренним возмущением вскинулся Аристарх.
– Да всех и не сочтешь… Своего начальника Бортникова в Ростове… Своего коллегу Липникова уже в Москве, на курсах… Инженера Рагозина, машиниста Сивоплясова, рабочих Малинова и Ракитина…
– Подожди, подожди, это же враги народа!
– Невиновные они, и ты это знаешь… А их и бичевали, и распяли…
– Ты что?! Кого распяли?!
– Ну, по-другому казнили… И таких десятки…
– Выходит, ты знаешь все, что было? – спросил Аристарх. – А что будет тоже знаешь? Со мной?
Лицо на стене начало расплываться.
– Перстень принесет тебе удачу… Вначале… А потом у тебя появится могущественный покровитель, у которого будет фамилия, как у меня имя… Ты высоко вознесешься… Десять лет будешь благоденствовать, а потом – все, как обычно!
– Подожди, что значит «как обычно»?
Но лицо исчезло. На стене по-прежнему хаотически выделялись пятна плесени и сырости.
Когда Татьяна зашла в комнату, муж спал при включенном свете. Гимнастерку и нательную рубашку он снял, но на остальное, видно, не хватило сил. Так и лежал на чистой простыне в галифе и сапогах, широко раскинув руки, на волосатой груди скалил морду лев с перстня, продетого в черный шнурок.
«Господи, – подумала Татьяна, внимательно рассматривая мужа, – что же он такой страшный?! Как этот ужасный лев… Черты лица правильные, все на месте, но откуда берется это безобразие? Может, душа так отражается? А ведь стало хуже, чем раньше…»
Внезапно глаза Аристарха открылись. От неожиданности она вскрикнула и отпрянула назад. Он смотрел на нее, не шевелясь и не произнося ни слова.