— Раньше такого не случалось. К тому же видок у нее был, прямо скажем, странный.
— Странный?
— Опухшие глаза, точно всю ночь бухала, но вообще-то довольно веселая. Несла какую-ту околесицу. «Я искала себя и нашла, иначе бы ты меня здесь не увидела», и прочую херню.
— Так прямо и сказала?
Действительно, странная реплика: «Искала себя и нашла».
— Клянусь. Мой парень — впрочем, он и есть хозяин «Бункера» — играет в рок-группе. Песни пишет. Ему эта фраза так понравилась, что он ее записал. Так что ошибиться я не могла.
Сжимая трубку, Эцуко, задумавшись, уставилась на стену.
— Что-нибудь еще она говорила?
— Больше ничего не помню. Голова дырявая. Но только Мисао была на взводе. Я даже подумала, не нанюхалась ли она чего.
Нанюхалась. Другими словами, приняла наркотики? Или понимать буквально — клей, ацетон?
— Мисао этим баловалась?
— Насколько я знаю, она не такая дура, — решительно заявила Момоко. — К тому же эти вещи, знаете ли, портят лицо.
— Ты не замечала в последнее время каких-либо перемен в ее привычках? Пусть даже мелочь. Мне это очень важно.
— Такие абстрактные вопросы всегда ставят меня в тупик… У меня вообще соображалка ни к черту.
— Ну, предположим, стала по-другому одеваться, появились новые увлечения? Вот, например, Мисао ведь устроилась на работу?
— А-а, вы об этом? — Момоко оживилась. — Какое-то кафе. Бабла не жалеют, да еще кормят.
— Знаете, где это?
— Кафе «Комацу». Рядом с кинотеатром «Кома» в Синдзюку. Там есть площадь, знаете? Над ним еще розовый навес.
Эцуко невольно хлопнула себя по колену.
— Это то, что надо!
— Если Мисао свалила из дома, вряд ли она продолжает ишачить в кафе.
— Думаю, ты права. Завтра утром туда схожу. Кажется, у Мисао там был близкий друг.
Тут Момоко внезапно замолчала.
— Минутку подождите! — быстро проговорила она и, видимо, прикрыла трубку ладонью. Послышались какие-то шорохи, потом приглушенные голоса. Вдруг Момоко завопила:
— Да отстань ты со своей ванной! Успею я помыться!
От неожиданности, Эцуко вздрогнула.
— Простите, — заговорила Момоко своим прежним голосом. — Старуха достала.
— Старуха — твоя мать?
— Да, — сказала Момоко и вернулась к прежней теме. — Мисао говорила мне, что подцепила парня. Вместе с ней подрабатывает в кафе, кажется, студент. Зовут его — как же это… нет, забыла.
— Но ты уверена, что он существует? Уже хорошо. Я разузнаю. Может, что-нибудь еще. Ах да, вот…
Тут она рассказала о подозрительном звонке в дом Мисао.
— Она что-нибудь говорила о своих планах скопить денег на турпоездку?
— Мисао мечтала побывать за границей, но я не уверена, что она пошла работать ради этого. Вообще-то, она была довольно прижимистой, учитывая, что, по ее же словам, ей хорошо платят. Не исключено, что у нее была какая-то цель. Впрочем, я не спрашивала. Мисао — кремень.
— Кремень?
— Да. Ничего из нее не вытянешь. Я уже сто лет с ней знакома, а многого не знаю. Без понятия, какой она была в детстве, но после истории с Икуэ она стала совершенно неприступной.
— Икуэ?
На этот раз удивилась Момоко.
— Как? Неужели не знаете? Мисао не рассказывала вам об Икуэ Сиёдзи? Вы же ведь дама из «Неверленда»? Я думала, она вам все выкладывает, она ведь говорила про вас, что вы для нее все равно что старшая сестра, которой она может полностью доверять.
— Нет, не слышала. Расскажете?
Момоко заколебалась.
— Как-то нехорошо болтать о том, что сама Мисао предпочла утаить…
Маятник симпатий Эцуко резко качнулся в сторону Момоко. Говорит не по возрасту развязно, курит как паровоз, и при этом — какая душевная чистота!
— Я после извинюсь перед Мисао. Но сейчас, для ее поисков, имеет значение любая, самая незначительная информация. Прошу вас.
Вновь щелчок зажигалки, звук выдыхаемого дыма.
— Ладно, рассказываю.
Икуэ Сиёдзи с девятого класса училась вместе с Мисао и Момоко. До этого она была в параллельном.
— Милая девочка, отличница, но я ее не любила. Корчила из себя королеву.
У Икуэ был ухажер. Ходил за ней по пятам, вся школа звала их «сладкой парочкой».
Однако в новом учебном году парень Икуэ переметнулся к Мисао.
— На мой взгляд, было вполне естественно, что он втюрился в Мисао. Она же красавица! Девчонок, на которых заглядываются, пруд пруди, но Мисао — особый случай.
Разумеется, Икуэ не слишком была рада их сближению. Она оказалась ужасно ревнивой.
— Бушевала так, точно у нее увели мужа. Мне не раз приходилось их разнимать, когда Икуэ набрасывалась с кулаками на Мисао. Обзывала ее «разлучницей», а то и похуже…
Эцуко невольно улыбнулась, на мгновение напряжение ослабло. Как преображается школьная жизнь, когда в отношения одноклассниц вклиниваются слова «ревность», «измена»! Они еще прилежно зубрят «родную речь» и математику, а у них на глазах уже разворачивается драма покруче дневных телевизионных сериалов…
— Мисао это доставало, но парень ей, кажется, нравился, во всяком случае, гнать его она не думала. Да и что она могла сделать? Она его не переманивала, он первый стал к ней липнуть. А что с парня взять — у них у всех ветер в штанах. Но мы были еще детьми, поэтому воспринимали все ужасно серьезно. Не успели парень с девкой сойтись, уже любовь до гроба! Так мы тогда думали.
Эцуко вновь улыбнулась. В то время, когда разворачивалась эта любовная драма, участникам было по четырнадцать-пятнадцать лет. А Момоко, снисходительно называющей их «детьми», и сейчас какие-то семнадцать.
— Не смейтесь, — сказала Момоко. — Ничего смешного. Они так и не помирились, и в конце концов Икуэ покончила с собой.
Эцуко закусила губу.
— Покончила с собой?
— Да, прыгнула с крыши своего дома. Оставила длиннющую прощальную записку. Нам не дали прочитать, так что не знаю, что уж она там понаписала, но, видать, во всем обвиняла Мисао. Что-нибудь вроде: «Меня предали, никто меня не любит, жизнь не имеет смысла». Она, конечно, все сильно преувеличила.
Преувеличила? Вернее сказать — пошла на крайние меры. Какую бы форму ни принимала школьная «любовь», это всегда вопрос жизни и смерти. В этом возрасте еще не понимают, что такое настоящая любовь, настоящее предательство.
— И все же… Что это была за девочка — Икуэ?
— Понятия не имею. Так и осталась для меня загадкой. Не хочется плохо говорить, все-таки умерла, но она была ужасная гордячка. Может быть, поэтому не смогла стерпеть любовное унижение? Да и, как мне кажется, переход в новый класс дался ей нелегко. Мисао лишь удачно подвернулась, чтобы выместить на ней все свои невзгоды. Да еще обвинить в своей смерти. После этого случая Мисао стала зажатой, отдалилась от друзей. Раньше она была совсем другой. Душой класса.