Хомма сообщил данные Сёко Сэкинэ, относящиеся к тому времени, когда она ещё была зарегистрирована вместе с родителями.
На этот раз Икари, записывая, для верности повторив за Хоммой слово в слово.
— Дело пустяковое, — Икари чуть понизил голос, — только во что это ты влез? Я думал, что ты ходишь на свидания с докторшей, принимаешь процедуры…
— Меня попросили, один мой родственник… Ищу пропавшего человека. Вообще-то, не думал тебя беспокоить да, кажется, тучи сгущаются…
— Ты что имеешь в виду? — Слышно было, как Икари засопел. — Пахнет преступлением?
— Ну…
— Так возвращайся. Проведём официальное расследование, и никаких проблем. Чего тебе одному с этим маяться?
— Я ещё не совсем уверен… То есть уверен, но не понимаю, куда всё это дальше покатится.
— Да, морока…
— Во всяком случае, ещё некоторое время повожусь сам. Неловко просить, и всё же — помоги!
Судя по доносившимся из трубки звукам, Икари скрёб затылок, но наконец согласился:
— Ясно, сделаю. Но родственник, о котором ты говорил, — это, я надеюсь, не Сатору?
Икари баловал Сатору. Он говорил, что, как человек посторонний, имеет право безответственно потакать желаниям ребёнка.
— Сатору ни при чём. Это дальняя родня. Сын двоюродного брата Тидзуко. Ты знаешь, каким словом это называют — ну, то, кем он мне приходится?
— Откуда мне знать такие вещи? — Икари собирался уже вешать трубку, но Хомма опередил его вопросом:
— Ты-то как — всё ходишь на смотрины?
В свои сорок два года Икари был всё ещё одинок. Расхохотавшись, он ответил:
— Точно, хожу. В прошлое воскресенье ходил. Вдова, сыну двадцать лет.
— Что, понравилась?
— Почему ты так решил?
— Голос у тебя бодрый.
— Врёшь. Я что, по-твоему, такой простак? — Пошутив, Икари вновь посерьёзнел, — Так ты сказал, что ищешь кого-то?
— Сказал.
— Это женщина? — (Быстро же он схватывает!) — Эта женщина жива?
Хомма горько усмехнулся — слова застряли у него в горле. Да, проницательный Икари почуял, что пахнет палёным.
Настоящая Сёко Сэкинэ, скорее всего, мертва, вероятность — восемь или даже девять из десяти. Убийство или же случайная смерть — этого он пока точно не знает.
Но женщина, которая называет себя её именем, определённо жива, где-то она существует. Словно отвечая самому себе, Хомма медленно и членораздельно произнёс:
— Жива, только надо её найти. Уж эта женщина наверняка жива-здорова.
Икари некоторое время молчал, потом сказал только:
— Смотри осторожней! — и повесил трубку.
Хомма тоже отошёл от телефона.
Некоторое время он сидел, положив локти на стол и уставившись в пустоту. Потом через силу встал, принёс из комнаты Сатору маленький плеер и решил послушать музыку, которая осталась после Сёко Сэкинэ.
Там были песни — всё больше светлые и радостные, про любовь. Ни одна из них не застревала в голове. Перед глазами задремавшего Хоммы маячил алый цветок, цветок на свитере Акэми Конно, который остался после Сёко Сэкинэ — фальшивая Сёко не захотела его взять.
Курисака и на этот раз пришёл после девяти вечера. То ли он действительно занят, то ли не может уходить с работы раньше начальства, даже если со своими делами покончил, — по недовольному лицу молодого человека судить было трудно.
Хомма вечером позвонил ему на работу и заранее предупредил:
— Есть кое-что, о чём тебе следует знать, и я хочу спросить, что ты собираешься делать дальше.
Наверное, потому парень и был так встревожен. Ещё не успев снять пальто, Курисака уже спешил задать вопрос:
— Что случилось, почему вы хотели со мной поговорить?
К плохим новостям человека надо готовить. Если сразу поставить его перед фактами, от которых у него земля под ногами зашатается, то он может просто не принять их всерьёз. Сумеет ли он преодолеть это испытание с честью?
— Ты всё-таки садись — разговор будет долгий.
— Вы нашли Сёко?
Хомма покачал головой:
— Я сразу хочу сказать, что новости неутешительные. Пожалуйста, выслушай, набравшись терпения. Ладно?
Курисака насупил брови:
— Что-то вы уж чересчур… Что такое?
— Невесёлые дела.
— Я понял, поэтому давайте уж, говорите, у меня мало времени.
Хомма велел Сатору посидеть в своей комнате. Тот, видимо, играл в компьютерные игры поэтому время от времени оттуда доносились характерные электронные звуки: «Пи-и, пу-ру-ру…» На кухне натужно урчал мотор холодильника. На фоне двух этих звуковых дорожек Хомма по порядку поведал всё, что узнал, с самого начала. Послужной список Сёко Сэкинэ, копия посемейного реестра, свидетельство о регистрации по месту жительства — всё это было выложено на стол. Лицо у Курисаки застыло — маска, а не лицо. Жили и двигались на этом лице только глаза.
— Вы шутите? — сразу спросил парень, как только рассказ был окончен. Ему не хватало воздуха, словно всё это время он сдерживал дыхание, ожидая, когда наконец сможет задать этот вопрос.
— К сожалению, я не шучу и не обманываю, всё это правда.
— Да как это возможно!..
Как и следовало ожидать, Курисака рассмеялся. Слегка разведя руки, он изобразил согнутыми пальцами кавычки:
— Ерунда какая-то… Сёко — не Сёко! Разве такое может быть?
Хомма молча наблюдал за выражением его лица. Что бы он сейчас ни говорил, Курисака всё равно его не услышит.
— Ведь я жениться на ней собирался! Я её выбрал!
Он словно настаивал на том, что никто не смеет говорить дурно о женщине, на которой собирался (пусть всего лишь собирался!) жениться он, Кадзуя Курисака. Я, мол, безупречен, — значит, и выбор мой безупречен.
С полуоткрытым ртом и отсутствующим видом парень уставился куда-то вдаль.
— Но ведь имя этой женщины не Сёко Сэкинэ! — попробовал спокойно, словно разжёвывая слова, урезонить его Хомма. — Это же совсем другой человек! Потому она и не знала о том, что пять лет назад было объявлено её банкротство. Потому и побледнела, когда ты показал ей копию документа. Для неё это было громом среди ясного неба.
Если бы Сёко, которую знал Курисака, было известно о банкротстве, она даже под нажимом ни за что не согласилась бы делать кредитную карточку.
— В Кавагути, где я сегодня был, в квартире настоящей Сёко Сэкинэ, не осталось никаких документов, свидетельствующих о процедуре банкротства. Я думаю, что их там и не было никогда. Если бы хоть что-то было и попалось на глаза женщине, которая взяла имя Сёко, — той самой, с которой ты обручился, — она непременно знала бы про банкротство.