Это была именно рота, а не батальон. Кем-то санкционированные свыше чудеса продолжались. Отличие штрафных батальонов от рот заключалось в том, что в одних были собраны под единое начало разжалованные офицеры, а в других – солдаты и уголовники…
Вновь прибывших штрафников оставили возле штабного здания. Сопровождающий офицер отнес их документы. Когда их просмотрят, когда пригласят на беседу, неизвестно. А мороз все крепчает. И есть хочется, сил нет. Ноги уже не держали, голова от бессилия шла кругом.
Лейтенант безопасности вышел из штаба через полчаса. На нем овчинный полушубок, глаза масляные, щеки румяные – видать сто грамм походя хватанул. Он прошел мимо штрафников, сел в кабину полуторки и был таков. Даже ни на кого не глянул.
А штрафники продолжали стоять в ожидании свой участи. Впрочем, участь их и без того была решена. Их всех бросали в жернова штрафной роты и передовой, на выходе должна была получиться мука кровавого помола…
Наконец, на мороз выскочил офицер в наброшенном на плечи полушубке.
– Рядовой Гудимов! – позвал он.
Из всего административного здания под штаб была отведена одна-единственная комната. Здесь пылала жаром железная печь. И окна заделаны фанерой. Остальные помещения были без окон и не отапливались.
В комнате Артем увидел трех офицеров. Пехотный капитан – темное от фронтовых невзгод лицо, невысок ростом, тело отнюдь не атлетического сложения, но чувствовалось в нем крепкая жила. На гимнастерке два ордена Красной Звезды, медаль «Тридцать лет РККА». По правую от него руку располагался молодой совсем еще парень в очках, петлицы политрука. Нет больше такого звания, еще осенью сорок второго политический состав армии был приравнен к командному. Значит, этот парень должен носить в петлицах три командирских кубаря. И у этого награда. Медаль «За отвагу» на прямоугольной колодке.
Лейтенант госбезопасности держался особняком. Он сидел у печи и подбрасывал в топку дровишки.
– Рядовой штрафной роты Гудимов, – тускло представился Артем.
Капитан демонстративно глянул в его личное дело. Мол, все про тебя знаю. Поднял на него взгляд.
– До приговора суда вы были подполковником? – скорее для корректировки разговора, чем для сведения спросил он.
– Да.
– Летчиком, Героем Советского Союза…
– Был. И остаюсь. Звания Героя меня не лишали.
Медаль и ордена были переданы на хранение в отдел кадров фронта. Предполагалось, что по освобождении Артем получит их обратно. Только что-то не верилось в освобождение. Такое предчувствие, что жить осталось совсем немного.
– Как же вас сюда-то занесло?
Артем пожал плечами. Он и сам ничего не понимал.
– Илья Давыдович… – Капитан обернулся к особисту. – Что делать с ним будем? Тут какая-то ошибка, если с ним что случится, нас потом по головке не погладят…
– Какая ошибка, Сергей Петрович? – криво усмехнулся лейтенант. – У нас не ошибаются. И ничего так просто не делается. Если он сюда попал, значит, так надо… А потом приказ «ноль шесть восемьдесят пять» за подписью товарища Сталина. Летчиков-истребителей, уклоняющихся от боя с воздушным противником, предавать суду и переводить в штрафные части в пехоту. В пехоту! Вот он в пехоту и попал…
– Я от боя с противником не уклонялся, – мрачно изрек Артем.
– А кто говорит, что вы уклонялись от боя? – усмехнулся особист. – Как раз наоборот. С командиром своим в бой вступили… Только учтите, с нами этот номер не пройдет. У нас за это расстрел на месте, без суда и следствия…
Лейтенант поднял с пола полено, бросил его в пылающую топку.
– Все-таки летчик. Герой… Нам сейчас без летчиков никак, – сказал капитан.
– Летчик – это хорошо, – благодушно улыбнулся особист. – Транспортники сбивал?
Артем уже смирился с мыслью, что здесь он никто и зовут его никак. И «тыкать» ему будут на каждом шагу. Подполковником он был в прошлой жизни. Здесь – штрафная пыль.
– Четырех сбил.
– Может, и нашего сбил…
– Какого нашего? – не понял Артем.
– А который над нами пролетал…
– Это дней десять назад случилось, – пояснил политрук. – Мы тогда в наступлении были. А над нами воздушный бой… В общем, транспортник прямо к нам упал…
– Консервы, шоколад, печенье… Но уже ничего нет, – грустно усмехнулся капитан. – Одни мыши в амбаре остались… И амбара тоже нет… В общем, Гудимов, ситуация такая, есть нечего. Придется терпеть… На днях приказ будет, в наступление пойдем. Тогда и накормим…
Артем скривил губы в горькой насмешке. В наступление нужно ходить с пустым желудком, чтобы не загнуться, если вдруг пуля в живот попадет. Здесь что, этого не понимают? Или кормежка такая, что желудок не наполнишь…
– Да ты не бойся, – усмехнулся особист. – Накормят хорошо. А пока до передовой дотопаем, все утрясется… Ты, я знаю, привык хорошо кушать. Летчики у нас элита, сытно кушают, сладко спят…
– Хорошо горят, – добавил Артем.
– Да ладно тебе, хорошо горят. У нас тут горят похлеще… Сергей Петрович, сколько там у нас в последнем бою сгинуло?
– По спискам сто девяносто шесть человек было. В строю сорок четыре осталось…
– Ну вот, а ты говоришь, летчики хорошо горят. Здесь тоже сгореть можно. Даже пикнуть не успеешь… В какой взвод его отправим?
– Да пусть в первый идет, какая разница?
Ему пришлось еще полчаса торчать на морозе, прежде чем штрафников забрал прибывший за ними командир взвода. Это был разжалованный старшина, такой же осужденный, как и Артем.
– Кормежки нема, сразу говорю! – с ходу предупредил он. – Не баловать, не горлопанить. Чтоб все спокойно, чтоб все рядком…
На этом весь инструктаж был закончен.
Вся рота размещалась в одном длинном бараке. Трехъярусные дощатые нары сплошняком, по углам дымят самодельные печи. Все дыры и пробоины в бараке наспех заделаны, но тонкие стены все равно плохо держат тепло. Люди лежали на нарах. Спали, тихо переговаривались между собой. На вошедших мало кто обратил внимание.
Свободного места на нарах хватало, но люди предпочитали жаться друг к другу. Так лучше сохранялось тепло. После последнего боя рота активно пополнялась личным переменным составом. А вот пожрать не подвезли. То ли штрафников решили уморить голодом, то ли за их счет решили подкормить солдат из боевых частей, но, как бы то ни было, есть было нечего. Последний раз хлеб-чернушку подвозили позавчера. Командир роты сам по сути дела был штрафным. Он уже два раза водил свое подразделение в атаку. Будет и следующий раз. И ему не все равно, с кем идти в бой. Поэтому он не трогал людей, не мучил их бесконечными построениями, учебными занятиями. Видимо, он руководствовался принципом – меньше движений, больше энергии в запасе. Как в «Трех мушкетерах», когда спишь – ешь. Только там французская романтика была, а здесь холодная русская проза…