— Это все?
— Ой, нет. Еще много-много всего. Дай подумать. У меня письмо от Чарли под рукой… «Что пользы от вечной отцовой суеты…» Извини, дорогой, тут непристойность. Он пишет: «насчет веры и принятия на веру, если он не примет слова Тэсс и ее матери? Я сам потерпел полное фиаско в этом судебном деле, а оно полно дыр. Я думаю, что отец мог бы заставить министра внутренних дел повторно открыть дело, стоит ему только сделать вид некоторого усилия. Как минимум, Имелось совместное наследование, но это никогда не рассматривалось следствием. Три человека унаследовали огромные суммы, и по крайней мере один из них болтал об этом там же и в то же время, когда умерла миссис Примьеро…»
— Ладно, — устало сказал Арчери, — если ты помнишь, Мэри, у меня была собственная стенограмма судебного разбирательства, и она стоила мне двести фунтов. Как дела кроме этого?
— Мистер Симс ведет себя довольно странно, — мистер Симс был его помощником, — мисс Бейлис говорит, что он хранит хлеб общины в собственном кармане, потому что этим утром она вынула изо рта длинный волос блондинки.
Арчери улыбнулся. Приходские пересуды больше шли его жене, чем расследование убийств. Это и привлекало Генри в ней: красивая, сильная женщина, знакомая до последней морщинки на лице, которых он никогда не замечал. Он начинал тосковать без нее и мысленно и физически.
— Теперь послушай, дорогая, напиши Чарльзу, но будь как можно дипломатичнее. Скажи ему, что Тэсс ведет себя правильно и что у меня состоялось несколько весьма интересных бесед с полицией. Если есть хоть малейший шанс заново открыть дело, я напишу министру внутренних дел.
— Замечательно, Генри. О, по телевизору уже начался сериал. Я пошла. Между прочим, сегодня утром Расти поймал мышку и оставил ее в ванной. Он и Тони скучают но тебе.
— Передай им, что я люблю их, — доставил ей удовольствие Арчери.
Спустившись в темный прохладный обеденный зал, он заказал нечто под названием «наварен д'аньи» и в приступе безрассудства полбутылки анжуйского. Все окна оказались открыты, но некоторые из них были задернуты зелеными занавесками. В одной из амбразур стоял стол с белой скатертью, прислоненными плетеными креслами и душистым горошком в вазочке, напомнившим ему тот, что дома цеплялся за стены его кабинета. Пробивающийся солнечный свет оставлял бледно-желтые полосы на скатерти и серебре разложенных приборов.
В зале было пустынно, если не считать его самого и полудюжины завсегдатаев, но сейчас дверь в бар открылась и в нее в сопровождении старшего официанта входили мужчина и женщина. Арчери ждал, что последуют возражения против присутствия абрикосового пуделя, которого женщина держала на руках, но официант почтительно улыбался, и Арчери увидел, как тот похлопал рукой по лохматой головке собачонки.
Мужчина был маленький и темный и выглядел бы хорошо, если бы не его стеклянные воспаленные глаза. Арчери подумал, что он наверняка носит контактные линзы. Мужчина сел за тот самый стол с горошком, надорвал пачку «Питера Стуивесанта» и высыпал содержимое в золотой портсигар. Несмотря на весь лоск — прилизанные волосы, хорошо сшитый костюм, упругая гладкая кожа, — было что-то дикарское в том, как его белые пальцы мнут бумагу. Обручальное кольцо и большая аляповатая печатка блеснули в мягком свете, когда он бросил на скатерть смятую пачку. Арчери удивился, увидев, сколько на нем было драгоценностей: заколка для галстука с сапфиром и часы, такие же дорогие, как и кольца.
По контрасту с ним на женщине из украшений ничего не оказалось. Ее одежда состояла из скромного кремового шелкового костюма, который удачно подходил к ее волосам. И все на ней, от просвечивающей шляпки и волос до лодыжек, было золотистого цвета, так что она, казалось, слегка светилась. Если не считать Мэри, кино и картинок в журналах, она выглядела самой прекрасной женщиной, какую он когда-либо встречал. По сравнению с ней Тэсс Пейнтер была только хорошенькой девушкой.
Тут он спохватился и оборотился к своему блюду «наварен». Оказалось, это две отбивные из ягненка под темным соусом.
Между Хай-стрит Кингсмаркхема и Кингс-брук-роуд лежал квартал уродливых, построенных террасами домов, огороженных той смесью раствора из извести и строительного песка, которую называют «набрызганной галькой». В жаркий день, когда пыльные дороги мерцают знойными миражами, эти ряды серо-коричневых зданий выглядят так, словно они вылеплены из песка. Будто гигантское дитя соорудило их, пользуясь самыми примитивными инструментами.
Арчери искал Глиб-роуд простым и традиционным способом — расспрашивая полицейских, в основном молодых констеблей, регулирующих потоки на перекрестках.
Глиб-роуд могла быть спроектирована римлянами — такая прямая, длинная и бескомпромиссная. В песчаных домах не оказалось деревянных деталей. Их оконные рамы были металлическими, и наросты их балдахинов над крыльцами покрыты галечными пластырями. После каждого четвертого дома арка в фасаде вела во двор, и сквозь эти арочные проемы наблюдались угольные бункеры и мусорные ящики.
Нумерация домов по улице начиналась от Кингсбрук-роуд, и Арчери прошел около полумили, пока нашел двадцать четвертый дом. От плавящегося гудрона нагретого тротуара у него горели ноги. Он толкнул приоткрытые ворота и увидел, что под навесом крыльца не одна, а две двери. Конечно, дом состоял из двух очень небольших квартир. Он постучал хромированным молоточком в дверь, отмеченную номером 24А, и подождал.
Когда ничего не произошло, он постучал снова. Раздался дробный раскатистый звук, и из-под арки выкатился мальчик на роликах. На священника он не обратил внимания. Может быть, миссис Крайлинг спит? Было достаточно жарко, как раз для сиесты, и Арчери тоже почувствовал апатию.
Он отступил назад и заглянул под арку. И тут услышал, как открылась дверь, потом щелкнул закрывшийся замок. Он повернулся к песчаной стене и нос к носу столкнулся с самой Элизабет Крайлинг.
Он сразу понял, что она не только не откликнулась на его стук, но даже не слышала его. Ясно, что Элизабет уходила. Черное платье она заменила на короткое синее хлопковое платье-рубашку, которое показывало контуры ее на редкость костлявых бедер. На ней были белые домашние тапочки без задников, и она несла огромную белую с позолотой дамскую сумку.
— Что вам угодно? — Стало вполне очевидно, что она понятия не имеет, кто перед ней. Он подумал о том, какой старой и изнуренной она выглядит, как будто ею попользовались и бросили. — Если вы что-то продаете, то обратились не по адресу.
— Я сегодня утром видел в суде вашу мать, и она просила меня навестить ее.
Он подумал, что у нее довольно приятная улыбка, хорошей формы рот и красивые зубы. Но улыбка оказалась слишком короткой.
— Это, — ответила она, — было утром.
— Она дома? — Он беспомощно посмотрел на дверь. — Я… э… это та квартира?
— Вы шутите? Довольно неразумно было бы делить с нею дом. Под ней мог бы жить только совершенно глухой паралитик.
— Я войду, если позволите?