— Боюсь, что читаю только «Таймс», — признался викарий, сам почувствовав снобизм слов, едва они вылетели.
— Я была однажды в «Таймс», — сказала она. — О нет, не снимок. Я была в суде. Кто-то упомянул мое имя в деле, и судья сказал: «Кто Имоджин Айд?»
— Это действительно слава.
— Я храню вырезку за тот день.
Музыка, которая только что была так мелодична и текуча, вдруг рванула страшным темпом с грозовыми перекатами барабанов.
— Я не надеюсь справиться с этим, — беспомощно признался Арчери. Он сразу отпустил ее, прямо в центре зала.
— Не берите в голову. Во всяком случае, благодарю вас. Я получила удовольствие.
— Я тоже, в самом деле.
Они начали пробираться между танцующими, которые дергались и подскакивали почти как дикари. Она держала его за руку, и было бы невежливо выдернуть ее.
— Мой муж вернулся, — сказала она. — Не присоединитесь ли к нам на весь вечер, если у вас нет ничего лучшего?
Улыбаясь, супруг Имоджин Айд, подошел к ним. Его смуглое лицо, иссиня-черные волосы и почти женственные манеры придворного придавали ему вид восковой фигуры. Арчери пришла в голову нелепая мысль, что, если натолкнуться на него в салоне мадам Тюссо, где простой посетитель часто ошибается, принимая служителя из плоти и крови за фигуру из воска, то можно пройти мимо него, реального человека, тоже приняв его за копию.
— Это мистер Арчери, дорогой. Я сказала ему, что он должен остаться. Прекрасный вечер.
— Хорошая идея. Взять вам выпивку, мистер Арчери?
— Спасибо, нет. Мне надо идти. Я хочу позвонить жене.
— Надеюсь, мы еще увидимся, — сказала Имоджин Айд. — Мне понравился наш танец. — Она взяла мужа под руку, и они направились в центр зала, тело к телу в сложном ритме шагов.
Арчери поднялся в свою спальню. Если раньше он считал, что музыка будет надоедать ему, то теперь здесь, в фиолетовом сумраке, она очаровывала и тревожила его, пробуждая забытую, неопределенную тоску. Он стоял у окна, глядя на небо с его длинными шлейфами перистых облаков, розоватыми, как лепестки цикламена, но менее материальными. Звуки музыки смягчились, чтобы соответствовать этому спокойному небу, и теперь она казалась ему похожей на отрывки из увертюры к некоей пасторальной опере.
Он сел на кровать и взял в руки телефон. Несколько минут он отдыхал. Что за блажь звонить Мэри, если ему нечего ей сказать и он даже не знает своих планов на утро? Он вдруг почувствовал неприязнь к Трингфорду и его приходским делам. Викарий жил в нем так долго, так замкнуто, а вне его был целый мир, о котором он очень мало знал.
Оттуда, где он сидел, Генри не видел ничего, кроме неба, неспокойных континентов и островов в море лазури. «Здесь мы будем сидеть, и пусть звуки музыки льются нам в уши…» Он убрал руку от телефона и лег на спину, размышляя ни о чем.
Уста их мягче масла, а в сердце их вражда; слова их нежнее елся, но они суть обнаженные мечи.
Псалом 54
— Я думаю, нет ли в этом чего-нибудь?
— В чем, Майк? Не захочет ли Лиз Крайлинг, чтобы у нее выпытывали какой-то темный секрет ее матери на допросе третьей степени?
Берден опустил шторы, закрываясь от бронзового утреннего неба.
— Эти Крайлинги всегда беспокоят меня, — сказал он.
— Они не более странные, чем большинство наших клиентов, — прохладно отозвался Уэксфорд. — Лиз появится на выездной сессии суда присяжных как миленькая. Если не по какой другой причине, так просто потому, что миссис Крайлинг сомневается в своей способности получить тысячный кусок от своего деверя или кто там их поддерживает.
Выражение лица Вердена было хотя и смиренным, но все-таки упрямым.
— Не могу избавиться от чувства, что это как-то связано с Пейнтером, — сказал он.
Уэксфорд перелистывал толстый оранжевого цвета справочник. Теперь он с шумом отбросил его:
— Ради бога, я больше не хочу об этом слышать! Это что, какой-то заговор с целью доказать мне, что я не справляюсь со своей работой?
— Извините, сэр, вы знаете, что я не это имел в виду.
— Ни черта не знаю, Майк. Знаю только, что дело Пейнтера давным-давно закрыто, и никто не сможет доказать, что он не убийца. — Уэксфорд стал медленно успокаиваться. — Пойдите и во что бы то ни стало расспросите Лиз. Или скажите Арчери, чтобы он сделал это для вас. Он скор на это.
— Он? Что вы этим хотите сказать?
— Ничего. Если у вас нет работы, то у меня есть, и я должен ее сделать, и… — закончил Уэксфорд, блестяще согласовав свои метафоры, — у меня в зубах навязло дело Пейнтера, встающее мне поперек горла и утром, и в полдень, и ночью.
Арчери спал глубоким сном и без сновидений. Его разбудил телефон. Ему пришло в голову, что он, пока бодрствовал, промечтал все свои мечты, и ни одной из них не осталось для сна. Звонила жена.
— Извини, что так рано, дорогой, но я получила еще одно письмо от Чарльза.
Чашку бы холодного чая в постель. Интересно, сколько сейчас времени? Арчери нашел свои часы и увидел, что девять.
— А как твои дела?
— Не так плохо. Такое впечатление, что ты все еще в постели.
Арчери что-то промычал.
— Слушай. Чарльз приезжает завтра, и он сказал, что прямо направится в Кингсмаркхем.
— Приезжает?
— О, все в порядке, Генри. Он собирается урезать семестр на последние три дня. Конечно, это не может иметь большого значения.
— Пока что это опасное предзнаменование. Он придет в «Оливу»?
— Ну, естественно. Ему же надо где-то остановиться. Я знаю, это недешево, дорогой, но он собирается работать в августе и сентябре на чем-то вроде пивоваренного завода. Звучит ужасно, но он будет получать шестнадцать фунтов в неделю и говорит, что тогда рассчитается с тобой.
— Не знаю, что я такого сделал, что произвел на сына впечатление скупца.
— Ты же знаешь, что он не это имел в виду. Ты сегодня такой обидчивый…
Когда она отключилась, он еще несколько мгновений держал трубку в руке. Странно, почему Арчери не пригласил ее присоединиться к нему, как хотел? Он же собирался вчера вечером и потом… Конечно, пока она говорила, он был еще такой сонный, что с трудом соображал, о чем и сам-то говорил. Его мысли прервал голос оператора:
— Вы закончили или будете еще звонить?
— Нет, спасибо, я закончил.
Небольшие песочного цвета дома на Глиб-роуд, казалось, были выбелены и высушены солнцем. Этим утром они выглядели даже более похожими на жилище в пустыне — каждое окружено своим собственным убогим оазисом.
Сначала Берден вошел в дом под номером 102. Там жил его старый знакомый, человек с длинным списком преступлений и отвратительным чувством юмора но прозвищу Обезьяна Мэтью. Берден думал, что именно ему более всего подходит самодельная бомба: бутылка из-под виски с причудливым сочетанием сахара и подавителя сорняков, которую одна блондинка, женщина легкого поведения, получила тем утром в почтовый ящик. Бомба нанесла небольшие повреждения холлу ее квартиры, ей и ее очередному любовнику, до сих пор пребывающему в постели, но Берден считал, что все равно это может представлять собой покушение на жизнь.