— Декарта?
Китаянка изумляла ее все больше. Мэй Юань покачала головой:
— Вы с ней тоже знакомы?
— Нет, хотя следовало бы. В мире так много книг, все не прочтешь.
— Если бы небо согласилось выполнить мое желание — только одно! — я бы всю оставшуюся жизнь читала и читала. Ничего другого не хочется.
На память Ли пришли стеллажи в квартире Чао Хэна. Неужели генетик прочел всю свою библиотеку?
Маргарет поднесла ко рту свернутый трубочкой блин, осторожно откусила.
— М-м-м… Фантастика! Но ведь здесь нет перца?
— Так, самая малость, — ухмыльнулся детектив.
По языку и нёбу американки растекалось приятное тепло. Второй цзяньбин Мэй вручила Ли Яню, лукаво осведомившись при этом:
— Ну, что ты приготовил для меня?
Огромный кусок во рту не давал говорить, поэтому Ли промычал:
— Не хватило времени придумать, Мэй. Веду серьезное дело.
Бывшая аспирантка Пекинского университета погрозила старшему инспектору пальцем.
— Это не оправдание, мой мальчик!
Торопливо прожевав и отдышавшись, Ли Янь нашел выход.
— Хорошо. Как тебе такая история: ночью человек совершает сразу три мастерски исполненных убийства. Ни одна ниточка не связывает их ни между собой, ни с этим человеком. Но возле каждого трупа он оставляет улику, которая явно указывает на то, что все трое убиты именно им. Чем это объяснить?
— Так нечестно! — запротестовала Маргарет.
Озадаченная Мэй пристально посмотрела на американку.
— Вам известен ответ?
— Нет.
— Тогда это действительно сложно. — Китаянка задумалась. — Что за улику он оставлял?
— Окурок сигареты. Убийца был достаточно умен и понимал: по следам слюны на фильтре сыщики обязательно установят, что сигареты курил один и тот же человек.
Мэй Юань окинула обоих недоверчивым взглядом.
— Речь идет о реальном случае?
— К сожалению, да, — кивнул Ли.
— Что ж, дай мне время поразмыслить. Приходи завтра, и я скажу, что надумала.
Детектив широко улыбнулся:
— Надеюсь, завтра я тоже получу ответ. Посмотрим, угадаешь ли ты на этот раз.
Уже в джипе, который лавировал в скопище машин и велосипедистов на узенькой улочке Южная Чаоянмэнь, Маргарет спросила:
— Почему женщина с университетским образованием торгует блинами на перекрестке?
Ли Янь пожал плечами:
— «Культурная революция» разрушила миллионы жизней. Мэй Юань — всего лишь одна из многих.
Американка тряхнула головой:
— Да чем таким была эта ваша «культурная революция»? — Ее тут же покоробило от собственного невежества. — То есть… В общих чертах я, конечно, знаю, но все это происходило годы назад и ужасно далеко… от Америки. Господи, я впервые начинаю понимать, как мало мне известно о мире!
Покосившись на пассажирку, Ли не спешил с ответом.
— Вам знакомо ощущение, когда молодой человек знает, что не может быть хозяином собственной жизни, что все вокруг определяется волей кучки старцев? А к тому моменту, когда этот юноша вырастет и почувствует в себе силы изменить что-то, он сам превратится в глубокого старика, который уже забыл о наслаждении жизнью. Так вот, «культурная революция» поставила все это с ног на голову. Она наделила властью подростков — чтобы те перекроили общество на свой лад. — Тяжкие воспоминания отозвались в теле Ли Яня холодным ознобом. — Со всех концов страны молодые люди добирались до Пекина, вступали в ряды хунвейбинов и сутками маршировали по площади Тяньаньмынь. Председатель Мао был «красным, красным солнышком», сиявшим в их сердцах. На деле же они оставались обычными мальчишками, которые сбросили с себя путы всякой дисциплины. Вседозволенность лишила их разума. «Красные охранники» избивали людей только за то, что те слыли интеллектуалами. Они входили в дом и выгоняли на улицу его обитателей. Они устраивали кампании «критики», где человек был обязан покрывать себя грязью, проводили «уроки борьбы» или же просто калечили какого-нибудь бедолагу — так, ради потехи. Десятки, сотни тысяч моих соотечественников оказались в тюрьмах и трудовых лагерях. Многие были убиты, часто — зверски. Убийцы не несли никакого наказания, потому что система законности рухнула. Бывшие прокуроры и полицейские сами сидели за решеткой или коротали свои дни в деревне.
Маргарет попыталась представить себе общество, лишенное барьеров цивилизации, власть — в руках орды малолеток… У нее ничего не вышло.
— Наружу выплеснулись самые подлые, самые низменные устремления человеческой натуры, — продолжал Ли. — Вы ведь знаете, какими жестокими могут быть подростки. Моего школьного учителя одноклассники усадили в коридоре на пол, в шутовском колпаке, и, как молитву, заставили распевать: «Я — жалкий прислужник ревизионистов». Со стороны это могло показаться смешным, но когда одноклассники на твоих глазах ногами забивают человека насмерть, становится страшно.
Страна вышла из-под контроля. Его утратили и те партийные кадры, кто дал ход всей этой вакханалии, полагая, что сумеет держать все под контролем. В нескончаемых чистках сгинули многие лидеры, опале подвергся и Дэн Сяопин. Какое-то подобие порядка удалось навести только с помощью армии. Так продолжалось двенадцать лет. Двенадцать лет безумия и хаоса! Я появился на свет ровно за год до начала этих событий. Мне было тринадцать, когда они закончились, а семья моя перестала существовать.
Маргарет вздрогнула.
— Как это — «перестала существовать»?
— Отца и мать сослали в трудовой лагерь. Они, видите ли, оказались зачисленными в списки «правых» — из-за хорошего образования. Мама умерла в деревне, отец так и не оправился после ее смерти. Дядюшка Ифу, который служил в пекинской полиции, был объявлен лазутчиком оппортунистов и три года провел в тюремной камере.
— О таком я бы никогда и не подумала. Никогда. — Голос американки срывался.
Мысли Маргарет вернулись к тем гражданам Китая, которых она успела узнать. Каждый из них прошел сквозь адское горнило «культурной революции». Некоторые состояли в рядах хунвейбинов, кто-то оказался их жертвой. Но сейчас все жили бок о бок, будто не было этих двенадцати лет опустошающей душу вражды.
— Неужели такое возможно? — спросила она. — Я хочу сказать: что примирило обе стороны?
Ли Янь развел руками.
— Все произошло само собой. Человек болеет, болеет, а потом потихоньку выздоравливает. Муть оседает на дно, и вода вновь становится прозрачной. Но если попросить, люди расскажут. Для многих те годы юношеских бесчинств были лучшими в их жизни. Они разъезжали по стране, не думая о билетах или пропитании. За все платило государство. Их боялись — они обладали властью. Так бывает иногда с ветеранами войны. Не важно, за что они сражались, но после перенесенных испытаний безбедная обыденность кажется им жуткой скукой.