— Что ты делаешь?
— Если встанем на выступ, сможем спрыгнуть на пожарную лестницу. Это всего десять футов.
И это говорил парень, который всего десять минут назад хныкал, что боится высоты!
— Калум, ты с ума сошел?! Это опасно!
— Мы сможем! Правда!
— Господи, Калум, нет!..
Но я не мог его остановить. Он схватился за зубцы и встал на выступ. В северной башне замка зажигались огни. Женщина все еще кричала, но ее голос удалялся. Я представил, как она голышом бежит по коридору, и содрогнулся.
Калум взглянул вниз, а когда посмотрел на меня, лицо его было белее простыни. Глаза его стали странными, и я понял: сейчас случится что-то плохое.
— Фин, я ошибся. Я не смогу, — его напряженный голос дрожал.
— Давай руку.
— Я не могу двинуться. Не могу, Фин!
— Можешь! Давай руку, я вытяну тебя на крышу.
Но он затряс головой.
— Я не могу. Не могу! Не могу!..
И я, не веря сам себе, увидел, как он разжимает руки и соскальзывает вниз. Я окаменел. Несколько мгновений тишины — и загремела пожарная лестница. Калум не издал ни звука. Только через минуту я набрался храбрости посмотреть вниз.
Он промахнулся мимо площадки пожарной лестницы третьего этажа. Пролетев еще этаж, он ударился спиной о перила и соскользнул на металлическую решетку. Его тело изгибалось под неестественным углом, и он не двигался. Мне казалось, что настал худший день в моей жизни. Я закрыл глаза и начал горячо молиться. Как мне хотелось, чтобы это был сон!
— Маклауд!
Меня позвали снизу. Я услышал грохот пожарной лестницы и открыл глаза. Ангел стоял на площадке и возился с выдвижной лестницей. Вскоре ее верх царапнул стену под зубцами крыши.
— Маклауд, мать твою! Спускайся!
Я ощущал себя камнем, частью гранитных стен. Казалось, я могу простоять тут вечно. Невозможно было оторвать взгляд от изломанного тела Калума в тридцати футах подо мной.
— Маклауд!.. — прорычал Ангел.
Кровь в моем замороженном теле пришла в движение, и меня затрясло. Зато теперь я мог двигаться. На ватных ногах я, как автомат, пролез между зубцами, встал на лестницу и начал спускаться с опасной скоростью. Холодный металл перил жег руки. Я едва успел спуститься, как Ангел схватил меня за куртку. Его лицо было совсем рядом с моим, я чувствовал запах табака в его дыхании; второй раз за вечер он обрызгал меня слюной.
— Ты никому ничего не скажешь. Ни слова! Тебя здесь не было, понял? — Я ничего не ответил, и он придвинулся еще ближе. — Понял? — Я кивнул. — Ладно. Иди! Вниз по пожарной лестнице. И не оглядывайся!
Он отпустил меня и залез обратно в окно, оставив выдвижную лестницу на месте. В темноте снаружи виднелись бледные, испуганные лица. Я не двигался. Ангел злобно глянул на меня, и впервые в жизни я увидел на его лице страх. Настоящий страх.
— Иди! — и он закрыл окно.
Я повернулся и сбежал по гремящей пожарной лестнице на площадку второго этажа. Там я остановился. Чтобы попасть на следующий пролет, мне придется переступить через Калума. Я видел его лицо, бледное, спокойное, как будто он спал. Потом я заметил, что из-под его головы на металл площадки вытекает кровь, темная и густая, как патока. Откуда-то снизу раздавались голоса, у парадной двери зажегся свет. Я опустился на колени и коснулся лица Калума. Оно было еще теплым, и грудь его подымалась и опускалась — он дышал. Но я ничем мог ему помочь. Его найдут через несколько минут, и меня тоже, если я не скроюсь.
Я аккуратно переступил через Калума, сбежал по последнему пролету, прыгая через ступени, и кинулся под защиту деревьев. Кто-то закричал, по гравию зашумели шаги, но я не оглянулся. Я бежал без передышки до моста у культурного центра. Вдалеке послышалась сирена, синие огни скорой помощи промелькнули между деревьями, двигаясь к замку. Я перегнулся через перила, ухватившись за них руками, потому что ноги подгибались, и меня стошнило в реку Бейхед. Дул холодный февральский ветер, и по моему лицу текли слезы. Я перешел главную дорогу и бегом пустился в долгий путь по улице Маккензи до Матесон-роуд. Почти во всех окнах погасли огни, и мне казалось, что я остался один во всем Сторновэе. Когда я добрался до Рипли-Плейс, «скорая» с сиреной уже ехала из замка в больницу. Если бы я верил в чудеса, я попросил бы Бога о чуде. Возможно, стоило это сделать.
Тогда я видел Калума в последний раз и с тех пор жил с этой картиной перед глазами. Россыпь веснушек на белом как мел лице. Мелкие завитки рыжих волос. Ручеек крови на металле. Изломанный силуэт в лунном свете.
Калума отправили в специализированную клинику в Глазго. До нас дошли слухи, что он сломал позвоночник и не сможет ходить. Несколько месяцев он провел на материке, в отделении интенсивной терапии, и в школу так и не вернулся.
Удивительно, как быстро время лечит раны. Как только стало понятно, что истинные события той ночи так и останутся тайной, старые болезненные воспоминания начали вытесняться новыми. История с Калумом постепенно забылась. Как старая рана, которая болит, только когда о ней думаешь.
I
Он постучал в дверь, но клацанье ткацкого станка не прекратилось. Фин глубоко вдохнул и стал дожидаться, когда придет пора менять челнок. Тогда он снова постучал, и после небольшой паузы ему разрешили войти.
В сарае валялся самый разнообразный хлам: старый велосипед, газонокосилка, садовые инструменты, рыболовная сеть, электрический кабель… Ткацкий станок стоял в углу. На стенах за ним крепились полки, на них лежали разные принадлежности и мотки разноцветной пряжи, причем так, чтобы ткачу было легко до них дотянуться. Между дверью и станком среди хлама была расчищена дорожка для инвалидной коляски. За ткацким станком сидел Калум, под его руками блестели металлические ручки механизма.
Фин был потрясен: Калум очень сильно располнел. Когда-то стройный, он теперь оплыл и ссутулился. Его подбородок покоился на жировом валике, а рыжие волосы почти все вылезли. То, что осталось, было коротко подстрижено. Бледная до синевы кожа человека, который не бывает на солнце. Даже веснушки, когда-то огненные, теперь потускнели. Калум прищурился, глядя на Фина против света. Его зеленые глаза подозрительно щурились.
— Кто там?
Полицейский отошел от двери, чтобы солнце не светило ему в спину.
— Привет, Калум.
Узнавание появилось в его глазах не сразу. Вместе с ним возникло удивление, и тут же после этого глаза снова стали бесцветными.
— Привет, Фин. Я ждал тебя двадцать лет. Ты не спешил.
Фин знал, что оправдания у него нет.
— Прости.
— За что? Это не твоя вина. Я сам был виноват. Как видишь, у меня нет крыльев.