Последний раз перед этим мы занимались любовью довольно давно, на пляже в Порт-оф-Нессе. Первая ночь в Глазго удовлетворила физические потребности, но… Когда все закончилось, я долго лежал на спине и смотрел, как пляшет свет фонаря по потолку, когда ветер шевелит листья. Все было не так, как раньше. Я чувствовал только пустоту внутри. Стало понятно, что между нами все кончено, а признание этого — вопрос времени.
Когда людям не хочется брать на себя ответственность, они создают такие ситуации, чтобы в разрыве отношений можно было обвинить судьбу или даже партнера. Так же получилось у меня с Маршели в тот первый семестр в Университете Глазго. Когда я вспоминаю это время, мне сложно понять, что за человек тогда занимал мое тело. Он был резким, грубым, капризным и очень неприятным в общении. Он слишком много пил и курил травку. Занимался любовью с Маршели, когда хотел этого, а в остальное время вел себя с ней просто безобразно.
Я узнал о себе много нового. Например, меня вовсе не интересовало искусство, а также получение степени бакалавра. Мне вообще не хотелось учиться. А ведь бедный мистер Макиннес потратил на меня столько времени! Все его усилия пошли прахом. Я узнал, что жители южной части Шотландии узнают провинциалов с севера, таких как я, по акценту, и сделал все, чтобы от него избавиться. Оказалось, что гэльский язык звучит странно для тех, кто его не знает. Я перестал говорить на нем с Маршели, даже когда мы были одни. Я выяснил, что нравлюсь девушкам и многие из них хотят со мной переспать. В то время СПИД еще не был такой большой опасностью, и в сексе никто не видел ничего особенного. Я приходил на вечеринки с Маршели, а уходил с другими девушками. Когда я возвращался в квартиру, она сидела одна, в темноте. Она не признавалась, что плачет из-за этого, но на ее подушке я видел пятна туши.
Все закончилось после первого семестра. В ком нате напротив жили две девушки, и одной из них я нравился. Она не стеснялась это демонстрировать, даже когда рядом со мной была Маршели, и та ее за это ненавидела. Девушку звали Анита. Она была хорошенькая, но никогда мне не нравилась, несмотря на все свои заигрывания. Она слишком липла ко мне, как когда-то Шина. Такое отношение всегда было мне неприятно.
Однажды я рано вернулся из университета. В тот день я прогулял лекции и пошел в паб. Я уже потратил почти весь грант, выданный на год, но мне было все равно. Стоял мороз, над Глазго нависли тяжелые снежные тучи. В преддверии Рождества город, конечно, украсили. Мои родители погибли как раз за две недели до Рождества, и с тех пор я не мог считать это время праздничным. Да и тетка моя не пыталась сделать его особенным. Другие дети всегда с нетерпением ждали рождественских каникул, а я их попросту боялся. И вся праздничная мишура большого города — гирлянды лампочек на деревьях, украшения в витринах, рождественские песни, звучавшие в магазинах и пабах, — только усиливала впечатление, что я оказался не на своем месте. В квартиру я вошел уже слегка пьяным, погруженный в жалость к себе. Анита сидела на кухне одна, сворачивала косяк. Она была очень рада меня видеть:
— Привет, Фин. Я как раз нашла хорошей травки. Покуришь?
— Конечно, — я включил телевизор. Показывали какой-то ужасный мультфильм, дублированный на гэльском и похороненный в дневном эфире «Би-би-си-2». Странно было снова услышать родной язык. Даже дурацкие голоса в мультике заставили меня скучать по дому.
— О боже! — воскликнула Анита. — Неужели ты это понимаешь. Звучит как норвежский, только ускоренный.
— Иди-ка ты! — сказал я ей на гэльском. Она улыбнулась:
— И что это было?
— Я сказал, что хочу тебя трахнуть.
Она подняла одну бровь:
— А что скажет Маршели?
— Маршели тут нет.
Анита закурила косяк, сделала долгую затяжку и передала его мне. Затягиваясь, я смотрел, как дым выходит у нее изо рта. Наконец, выдохнув, я спросил:
— Тебя кто-нибудь любил по-гэльски?
Она засмеялась:
— По-гэльски? Как это?
— Если бы любил, ты бы не спрашивала.
Анита встала, забрала у меня косяк и затянулась, а потом прижала губы к моим, делясь со мной дымом. Ее груди прижались ко мне, свободную руку она положила мне между ног.
— Тогда покажи мне!
Если бы мы пошли к ней, а не ко мне, все могло бы быть по-другому. Но я выпил, покурил, меня открыто соблазняла девушка, и мне было все равно. Кровать была не убрана с утра. Я зажег газ в камине, мы разделись и забрались в ту же самую постель, где мы спали с Маршели. Было холодно; мы прижались друг к другу, чтобы согреться. Я начал тихо говорить на гэльском.
— Ты как будто колдуешь, — сказала Анита. Наверное, так оно и было. Я колдовал на языке моего отца и деда — уговаривал, льстил, обещал то, чего не мог исполнить. Входил в нее, чтобы отдать свое семя. Конечно, она принимала таблетки, так что семя не могло дать плодов. Но на какое-то время мне стало легче. Мне, не ей. Я снова стал тем Фином Маклаудом, которым был когда-то. Мальчиком, который говорил только на гэльском. Возможно, все эти ощущения на самом деле вызвала травка.
Не знаю, когда я понял, что Маршели стоит в дверях. Я что-то почувствовал и поднял голову. Лицо ее было белым, как мел.
— Что такое? — спросила Анита. И тоже заметила Маршели.
— Возьми свою одежду и убирайся, — сказала та тихо. Анита взглянула на меня, я кивнул. Она выбралась из постели, собрала одежду с пола и, громко топая, отправилась к себе. Маршели закрыла за ней дверь. Она выглядела, как собака, которую побил хозяин. Я предал ее доверие, сделал ей больно… И знал, что сказать мне нечего.
— Я тебе не говорила… — начала Маршели. — Я решила пойти в университет только потому, что знала: туда пойдешь ты.
Я понял, что это произошло еще до нашей встречи на Грейт-Бернера. И вспомнил ее письмо, подписанное «Девочка с фермы», в котором она просила меня не брать Айрин Дэвис на бал в конце начальной школы. Маршели любила меня всегда, все эти годы. Мне пришлось отвести взгляд — я больше не мог смотреть на нее. Я наконец понял, что я сделал: я отнял у нее надежду. Надежду на то, что я вернусь, что снова стану собой. Но я тоже не знал, куда делся прежний я и смогу ли я его когда-нибудь вернуть. Мне захотелось извиниться, обнять ее и сказать, что все будет хорошо… Как мистер Макиннес сказал мне на Скале, на том уступе.
Маршели не произнесла больше ни слова. Она сняла со шкафа чемодан и принялась складывать туда одежду.
— Ты куда?
— Домой. Завтра сяду на поезд до Инвернесса, потом на автобус до Уллапула.
— А где ты будешь ночевать?
— Не знаю. Только не в этом доме.
— Маршели…
Оно оборвала меня:
— Нет, Фин! — Потом сказала тише, чуть дрогнувшим голосом:
— Не надо.
Я сидел на краю кровати, голый, дрожа от холода, и смотрел, как она пакует вещи. Закончив, она надела куртку и вытащила чемодан в холл. Маршели вышла без единого слова. Почти сразу я услышал, как открылась и закрылась входная дверь.