Он скомкал раскисшую бумажку. Это была реклама распродажи ковров. С дерева ему на шею упала ледяная капля, и он вздрогнул. На кладбище темно, над землей какой-то вязкий холодный пар. Филипп положил руки на ворота. Ржавое железо было мокрым. Филипп почувствовал что-то более ледяное, чем капля, упавшая на него, — дрожь по спине.
На одной из ступенек, ведущей к паперти, горела одинокая свеча. Ворота открылись со скрипом, напоминавшим стон человека. Филипп сделал несколько шагов по камням, промокшей траве, влекомый голубоватым сиянием и желтым кругом над пламенем.
На крыльце на постели из одеял и тряпья кто-то лежал. Лицо Джоли, поднявшего голову к свету, показалось Филиппу маской привидения.
Он не желал этого делать. Вся его природа противилась лжи. Мысль о том, что можно изображать кого-то другого, рассказывать придуманную историю, чтобы получить некоторые сведения, была так отвратительна, что Филиппа по-настоящему подташнивало, когда он думал об этом. Он откладывал четыре дня. И вот он в кабинете Роя один (Рой на обеде, а секретарша занимается почтой мистера Элдриджа), и у него есть шанс, не воспользоваться которым означает струсить.
Встреча с Джоли сделала этот поступок необходимым. По какой-то причине (хотя Филипп едва ли понимал, по какой именно) он поверил Сенте, когда та сказала, что Джоли и убитый Джон Крусифер — это одно лицо. Он поверил, и ему довелось пережить ужасное. Ведь он решил, что смерть Джоли отчасти произошла по его вине, пусть и не он убил бродягу.
Джоли жив. Его отсутствие объяснялось тем, что он месяц лежат в больнице. Филипп и не думал никогда, что в жизни бродяг, хоть она и похожа на жизнь обычных людей, может быть место врачам. Ему не приходило в голову, что бездомные иногда по необходимости проникают в мир тех, у кого есть крыша над головой.
— Мне оперировали простату, — сказал Джоли, приветствуя Филиппа у своего очага, состоящего из свечи и тряпья, и предлагая ему свою подушку — ярко-красный пакет «Теско», набитый газетами. — При моем образе жизни, как вы могли бы выразиться, нежелательно каждые десять минут бегать по малой нужде. Представляете, я в этой больнице чуть не умом тронулся.
— Постоянно вас мыли, да?
— Не в этом дело, начальник. Двери запертые — я этого не переношу. Нас в палате было шестеро. Днем все нормально, но на ночь двери запирают. Я как свинья потею, когда двери закрыты. Пришлось выздороветь. Пришлось, меня просто вынудили. «Вы не пойдете отсюда сразу обратно на улицу», — сказали мне они. Будто я уличная девка. Вот, мол, друг, как тебе подфартило!
Филипп дал старику пятифунтовую купюру.
— Большое спасибо, начальник. Вы порядочный человек.
С тех пор он видел Джоли еще дважды, но не рассказал Сенте ни об одной из этих встреч. Да и о чем говорить? Еще раз упрекнуть ее во лжи? Больше тут ничего нельзя сделать. Кроме того, Сента, может быть, искренне считала, что Джон Крусифер — это Джоли.
Теперь Филипп позвонил в справочную, продиктовал адрес «Уордвилл Пикчерз», и удивился, получив номер телефона. Собравшись с силами, сделав глубокий вдох, он позвонил.
— Могу я поговорить с Тиной Уэндовер?
— Она на читке. Кто ее спрашивает?
Филипп был ошеломлен. Сента сказала, что в среду читка сценария «Нетерпимости». Сегодня среда. Филипп представился.
— Не хотели бы вы поговорить с ее помощником?
Он согласился, а когда его соединили, сказал, вяло бормоча, что звонит от имени агента Сенты Пелхэм. Он правильно понял, что Сенте предложили роль в «Нетерпимости»?
— Да, совершенно верно, — помощница, казалось, была удивлена и спросила с подозрением: — А с кем именно я разговариваю?
Филипп чувствовал себя виноватым, потому что сомневался в Сенте, но тем не менее он был поражен. Такое подтверждение возродило его чувства к Сенте, помогло увидеть ее в другом свете. Не как нового человека, а как более цельную, еще более необыкновенную Сенту, более умную, более искушенную и успешную, чем он мог предполагать. Даже в эту минуту она сидит на читке. Он, конечно, не знал, что происходит на таком предварительном мероприятии, но представлял себе, как актеры и актрисы, некоторых из них он знает в лицо, сидят за длинном столом, на котором лежат листы сценария, и читают свои роли. И среди них Сента, она одна из них, она знает, как правильно себя вести, знает порядок дальнейшей работы. Она, возможно, в длинной черной юбке и серебристо-серой кофте, серебряные волосы распущены и закрывают ее плечи… С одной стороны сидит Дональд Синден, а с другой — Миранда Ричардсон. Филипп понятия не имел, снимаются ли они в этом сериале, но рядом с Сентой представил именно их.
Вдруг она стала для него более реальной, чем была прежде, — деятельным ответственным человеком, живущим в обществе. Благодаря такой прекрасной новости Филипп понял, что любит Сенту еще сильнее. Страхи отступали. Они уже выглядели невротическими подозрениями, происходящими из того, что он просто не знал таких людей, как Сента, не знал мира грез и вымысла, в котором эти люди, должно быть, неизбежно обитают, такое уж у них ремесло. К тому же они заменяют свою жизнь чем-то выдуманным, ненастоящим — или так кажется обывателям вроде него. Стоит ли удивляться тому, что и правду они понимают нетривиально, что для них правда — это что-то неясное и расплывчатое, дающее возможность для бесчисленных творческих интерпретаций.
Дома Филипп услышал из гостиной голоса — Кристин и какого-то мужчины. Он открыл дверь и увидел, что гость — Джерард Арнэм.
Видимо, Арнэм позвонил в тот же день, когда случайно встретился с Филиппом, а Кристин ничего не сказала сыну. Филипп обнаружил, что и мать тоже способна что-то скрывать. Она выглядела симпатично и молодо, и ее легко можно было принять за старшую сестру Фи. Она покрасила волосы и сделала прическу, и Филиппу пришлось признать, что мать все же недурной парикмахер. Кристин надела светлое голубое платье с белыми горошинами, такие (он каким-то образом догадался о причине) всегда нравятся мужчинам, а женщины их часто не любят: с широкой юбкой, узкой талией и большим квадратным вырезом.
Арнэм вскочил:
— Филипп! Здравствуйте! Мы уже собрались идти ужинать. Я как раз подумал, хорошо бы вас дождаться, повидаться.
Когда они обменивались рукопожатиями, Филипп увидел перед глазами ту женщину, которая вышла из дома Арнэма и обвинила его в том, что он ехал слишком быстро. Надо предупредить мать о существовании этой женщины, как бы ни огорчала его такая перспектива. Но не сейчас, сейчас нельзя. А еще Филипп вспомнил, что наверху, у него в шкафу, стоит Флора.
— Можно выпить по бокалу хереса, Фил, — Кристин произнесла эти слова так, будто это будет очень смелым поступком.
Филипп сходил за хересом, принес бокалы. Разговор завязался, но довольно неловкий, ни на чем подолгу они не останавливались. До прихода Филиппа Арнэм, по-видимому, отчитался Кристин о том, как подобрал новый дом и как переехал. Он и теперь вернулся к этой теме, а Кристин жадно слушала подробности. Филипп не придал этому большого значения. Он вновь поймал себя на том, что взвешивает шансы Арнэма как потенциального мужа матери. И ему показалось, что та женщина, которая сбежала но лестнице, услышав звук его тормозов, была печальна. Неужели они с Арнэмом не поладили? Они собирались расстаться?