Шэронн уже встала и сидела на кухне за столом. Перед ней стояли чашка растворимого кофе и стакан апельсинового сока. И хотя ни к ее лицу, ни к фигуре придраться было невозможно, она все же была из тех женщин, которых сильно меняют, причем в лучшую сторону, одежда, макияж и прическа. Сейчас, как обычно по утрам, она была такой, как есть. Укуталась в его старый халат из шерстяного трикотажа, обулась в пушистые тапочки, лицо бледное, словно она страдала малокровием, кожа сальная, а светло-пепельные волосы торчали непослушными рожками. Может, рожки сейчас и в моде, но не когда они с одной стороны торчат вправо, а на макушке прилизаны — как пшеничное поле после урагана. Шэронн считала, что выглядит отлично в любое время дня и ночи, поэтому приводила себя в порядок, лишь когда надо было произвести впечатление.
— Что с тобой случилось? — спросила она. — Выглядишь так, словно покойника увидел.
Питер присел за стол.
— А я и увидел. Вернее, кажется, увидел. Мне надо выпить.
Последние слова для Шэронн были сигналом тревоги, так что она даже проигнорировала все сказанное до того.
— Ну уж нет. Только не в девять утра. Ты что, забыл, о чем тебе говорил доктор Клейн?
— Шэронн, — ответил Питер, наливая себе апельсинового сока — жалкую замену чего-нибудь покрепче, — в каменоломне стоит машина. Думаю, в ней кто-то есть, кто-то мертвый. Воняет просто омерзительно, как от гниющей плоти.
Она уставилось на него:
— О чем это ты?
— Говорю тебе, в машине в каменоломне мертвец. В нашей каменоломне. Там, наверху, в лесу.
Шэронн встала. Несмотря на то что он был на двенадцать лет старше, она была решительнее, он и сам это понимал. И она ни на минуту не позволяла ему забыть об этом.
— А ты заглядывал в эту машину?
— Я не смог. Думал, меня стошнит. Надо позвонить в полицию.
— Ты не смотрел внутрь, просто почувствовал вонь. Откуда ты знаешь, что там тело? Может, это просто протухшее мясо?
— Господи, дай же мне выпить. Что мясу делать в машине? Обычно в машине бывают водитель и пассажиры. Я сейчас же позвоню в полицию.
— Пит, — произнесла Шэронн голосом, больше подходящим борцам за права животных или коммунистам, но уж никак не модели, — ты не можешь этого сделать. Это глупо. Тебе-то что до всего этого? Если б ты туда не пошел — бог знает, зачем тебе это вообще понадобилось, — то никогда бы не увидел эту машину. Может, и не было никакого запаха — иногда ты такое навыдумываешь.
— Ничего я не выдумал, Шэронн. И я знаю, чья эта машина. Это пропавший синий «фольксваген-гольф», он принадлежал той женщине, похитившей детей. Об этом сообщали по телевидению, писали в газетах.
— Откуда ты знаешь? Ты что, спустился вниз и посмотрел? Нет, ты этого не сделал. Ты не можешь утверждать, что это был «гольф», это просто какая-то синяя машина.
— Я сейчас же звоню в полицию.
— Нет, ты этого не сделаешь. Во-первых, сегодня мы обедаем с Уорренами, а во-вторых, вечером приглашены на коктейль к Гилбертам. Я не хочу все это пропустить. Ты соберешь здесь всю полицию, и мы не сможем никуда пойти. Мы застрянем здесь и будем заниматься тем, что нас совсем не касается. А если в этой машине тело, в чем я очень сомневаюсь, они сразу же заподозрят тебя. Они подумают, что это сделал ты. Они всегда все сваливают на человека, который первым нашел тело. На следующей неделе они вызовут тебя на допрос, а потом потащат в суд. Ты этого хочешь, Пит?
— Но мы не можем все просто так оставить.
Когда муж произнес эти слова, Шэронн поняла, что победа за ней.
— Ты хочешь сказать, мы не можем оставить машину там, где она сейчас? Почему бы и нет? Мы к этому месту близко не подходим. — Во всяком случае, она сама не подходила, так что ей было проще. — Скоро придет весна, на деревьях появятся листья, все будет зеленым, и ты даже не сможешь разглядеть ее. Почему бы ей не стоять там годами?
— Ее может найти кто-нибудь другой.
— Ну и великолепно. Пусть кто-нибудь и найдет. Нам-то что, так ведь?
Уверенная, что теперь Питер придерживается того же мнения, она поднялась наверх, чтобы приступить к двухчасовой процедуре подготовки к обеду у Уорренов. Питер вошел в гостиную, где спокойно, без ее нравоучений, налил себе большую рюмку виски «Бушмиллз».
Очень скоро зловоние окончательно выветрилось из его ноздрей.
Они снова заговорили об этом только спустя несколько часов. Они возвращались из Троллфилд-Фарм, куда ездили на обед, машину вела Шэронн, которая никогда не пила ничего крепче шипучей воды, а Питер сейчас для этого не годился.
— Завтра я все же позвоню в полицию, — проговорил он, глотая слова. — Я скажу им, что просто ее нашел.
— Ты им не позвонишь, Пит.
— Наверное, это противозаконно — скрыфать, то есть скрывать тело.
— Нет там никакого тела. Это твое воображение.
Несмотря на то что за обедом Питер прилично перебрал, он снова пропустил пару рюмок у Гилбертов. В другой ситуации он бы более или менее придерживался ограничений, наложенных доктором Клейном, ведь ему хотелось сохранить свою печень еще на несколько лет, но не каждый же день обнаруживаешь машины с запахом гниющей плоти. Назавтра ему показалось, что он сам начал разлагаться, и он снова не позвонил в полицию — ему удалось лишь в три часа дня переместить свое измученное тело из кровати в машину, чтобы вернуться в Лондон.
«С глаз долой, из сердца вон» — замечательный трюизм с изрядной долей здравого смысла. Питер вернулся в конюшни Южного Кенсингтона, где все машины принадлежали ему, те, что были припаркованы на улице, — соседям, а деревья там росли только вдоль тротуара, и образ находки померк, словно это был сон. Может, он и впрямь выдумал этот запах? Может, он исходил вовсе не от гниющего тела, или не от человеческого тела, а от мертвого оленя или барсука в подлеске? Да что он знал обо всех этих тонкостях сельской жизни? Шэронн была права, когда сказала, что оттуда, где он стоял, невозможно было разглядеть, был это «фольксваген-гольф» или какая-то другая легковушка. Он не видел решетку радиатора и не прочел названия на крышке багажника.
Он был занятым человеком, у него всегда были дела. Всегда существовала опасность какого-нибудь переворота, который надо было предотвратить, или возможность нового слияния, которое следовало ускорить. Лишь это казалось реальным в башне с зеркальным фасадом, стоящей у Трафальгарской Площади, а события в сельском Кенте воспринимались как ненастоящие. Но всегда наступает пятница. Она, конечно, может и не наступить, но для этого либо надо умереть, либо должен случиться конец света.
Не желая касаться неприятной темы, он решил не появляться в Пэссингэм-Сент-Джоне — ну, скажем, до Рождества. Но произошло нечто странное — оно нарушило его спокойствие. Синяя машина начала мучить его. Он знал — она еще там, и он был уверен — запах исходил из нее. Шэронн была права, когда говорила про его воображение. Он был награжден или наказан богатым воображением, и оно-то сейчас увеличило машину вдвое, смело все деревья и кустарники, усиливая зловоние и делая его еще более омерзительным, распространяя его от самого источника в каменоломне до леса, вдоль по тропе и к самому дому. Он начал представлять себе, что, как только он в следующий раз приедет в свой загородный дом, когда бы это ни произошло, и свернет на дорогу, его сразу же встретит этот запах. Наступила неумолимая пятница. Он и хотел, и не хотел ехать в Кент. Вдруг он стал бояться, что машина в каменоломне помешает ему навещать его прекрасный дом и землю, отвратит его от них. А если он больше вообще не захочет ездить туда?