Ближайшим местом оказался паб у Бекгейтской лестницы. Но представить, что он будет здесь обедать, стоять там, где…
Джон поспешил вверх по Альбатрос-стрит мимо «Оман-Сулеймана». Дальше улица расширялась, и на углу, где встречались четыре улицы, он нашел маленькое, но чистое рабочее кафе. Красные клетчатые хлопчатобумажные скатерти покрывали столики, на стенах висели открытки с местами отдыха. Здесь было самообслуживание, и на прилавок выставили чебуреки, сэндвичи с ветчиной и что-то из арабской кухни, вероятно, для рабочих «Оман-Сулеймана». Джон взял сэндвич. «Это менее рискованно», — подумал он, и тут же в памяти выплыла оценка его характера Марком. Что ж, возможно, он и прав. Если бы где-нибудь в шутку его спросили, какое из предложенных блюд для ланча выбирает обычный человек: сэндвич, чебурек или национальное, правильным ответом было бы: сэндвич.
Он взял чашку кофе и кусок яблочного пирога. Даже без «Обратной стороны тишины» он сможет сейчас расшифровать записку, так как переписал первое предложение в блокнот. Тем более книгу надо скоро сдавать в библиотеку. Первое слово записки было из восьми букв, второе из трех, третье — из семи. Джон начал замещать их кодовыми алфавитными буквами. КСНИФУФХ 3КБ ЗЮФТЕХФ. Что за абракадабра?
Неужели он неправильно переписал предложение? Он пользовался этой записью в блокноте вместо книги в первый раз. Да нет, он был уверен, что не ошибся при переписывании. Он уже почти наизусть помнил этот шифр. Если память ему не изменяет, шифровка начиналась со слов: «Левиафан для Дракона, значит, Л — это В, а не К, Е — это И, а не С». Джон не мог понять, в чем дело? Что он делает не так? Он расправил бумажку на столе рядом с чашкой, как будто если разгладить ее руками, то неожиданно все станет ясным. Более внимательно, предельно сконцентрировавшись, он попытался разобрать запись. И вдруг его осенило. Он понял, что произошло. Начался новый месяц, и они сменили шифр.
Ничего себе первоапрельская шуточка!
Незнакомая приглушенная музыка, и сопрано поет:
«..Ах, Белинда, я клянусь…»
Ангус растянулся на спине, рядом с ним на кровати лежал конверт от пластинки с нарисованной женщиной, одетой как богиня с фресок Парфенона. Ангус читал. Солнечный свет, проникая сквозь неплотно задернутые занавески, золотил их по краям, озаряя полоски и кружочки каймы. Ангус не замечал яркого утреннего солнца. Над кроватью продолжало гореть бра. Манго дипломатично постучал, хоть дверь, как обычно, была широко распахнута. Все домашние должны были мириться с Перселлом, [10] или Глюком, или еще с кем-нибудь до тех пор, пока Люси, потеряв терпение, не просила сына выключить музыку или закрыть дверь. Увидев Манго, Ангус спросил:
— Ты случайно не знаешь, кто сказал: «Берегись всякой инициативы, требующей новой одежды»?
— Я? Нет, не знаю. А разве должен? Я зашел спросить, можно мне воспользоваться компьютером? Не окажешь мне такую любезность?
— Разве ты умеешь им пользоваться? По-моему, ты же не знаешь как!
— Думаю, ты покажешь? — спросил Манго.
— Будет проще сделать самому, что ты хочешь. — Ангус пытливо посмотрел на брата. — Или ты не хочешь, чтобы я знал, что это?
— Вовсе нет. Да нет, правда. Только это надо сделать до ланча и не пропустить дневную почту. Я хочу, чтобы он получил это завтра.
— Получил что? — Ангус поднялся и сел на кровати, но не выключил «Дидону».
Манго закрыл дверь. Отца дома не было, но где мать, он не знал. Хотя по пятницам она обычно работала в больнице. Он принялся рассказывать о решении Строительного комитета, о Блейке и Чарльзе Мейблдине. Выслушав, Ангус расхохотался.
— И ты собрался написать отцу и сообщить, что разрешение дано?
— А почему нет? — ехидно спросил Манго. — Я думал, это будет официально выглядеть, если напечатать на компьютере. У меня есть настоящий бланк, ну, не совсем настоящий, но папа не поймет. Это бланк городского совета, а не Строительного комитета. Он у меня еще с тех пор, как Гидра достал для меня десять штук, когда мы сделали часть дела. Я хочу сказать, провели дополнительную встречу в камере, где приняли решение послать уведомление комитета.
— Почему в камере?
— Мне нравится, как это звучит. А вообще, это значит конфиденциально, наедине.
— Значит, просто в комнате. Ну, да. Камера обскура, темная комната. Как у тебя в голове, — добавил Ангус и протянул Манго шоколадный трюфель.
— Так ты сделаешь это для меня? — спросил Манго, жуя конфету.
— Я подумаю. Однако я полагаю, подпись Блейка вы ставить не должны. Лучше подписать как-нибудь по-другому. И говорить «в камере» — глупо, выбрось это. Послушай, а ты уверен?
— Что это правда? Чарльз Мейблдин целиком заслуживает доверия. Честно, я доверил бы ему свою жизнь, даже так, — успокоил брата Манго, однако понимал, что это не совсем так Он не доверял Дракону ни на йоту, но знал, что все его сообщения подтверждались.
— Не-ет, ты все-таки лопух, Боб, знаешь это? — сказал Ангус, включая компьютер. Устроившись за ним, он принялся создавать новый файл. — А ты не думаешь, что отец может позвонить в комитет?
— А зачем?
— Не знаю. Но вдруг. «Уважаемый доктор Камерон…» — Ангус быстро застучал по клавиатуре. — А что ты еще придумал?
— Я поручу всем моим агентам поиски, кто поцарапал крыло машины брата Единорога. А затем мне нужно достать два приглашения для Грэхема и меня на коктейль-пати Охранной ассоциации. Я никогда не был на таких вечеринках. Считаю, все надо закончить до начала занятий.
Чтобы быть до конца честной и откровенной, не допустить никакой лжи и не держать ничего в секрете, Дженифер предложила Джону встретиться с Питером Мораном в тот же день, как Питер приедет за ней на Женева-роуд на своем «ситроене-диане». У Джона было несколько дней, чтобы свыкнуться с мыслью, что она уходит, или хотя бы немного оправиться от шока, но он все еще оставался в состоянии ступора.
— Тебе лучше встретиться с ним, — убеждала она. — Лучше посмотреть друг на друга. Я хочу, чтобы ты понял, Джон.
Он согласился на встречу только для того, чтобы действительно понять, ради какого человека она бросает его. Возможно, Питер Моран при появлении поразит его своей внешностью, остроумием и шармом, явной одаренностью. Дженифер всегда восхищалась его остроумием, интеллектом. Джон тогда все еще верил, что для привлечения противоположного пола необходимо иметь неотразимую внешность и быть также гиперинтеллектуальным человеком. И это несмотря на все женатые пары, которые он видел вокруг себя, и очевидную прошлую любовь Марка к Черри.
И вот Питер Моран приехал, немногословный, небрежный, с тупым полусонным взглядом, будто его только что вытянули из омута или, возможно, из наркотического сна. Некрасивый, даже несимпатичный, с худым мрачным лицом. Мертвенная бледность если и не отталкивала, то, по крайней мере, и не украшала его. И то, что Дженифер предпочла ему такого человека, больно задело Джона. К тому же Питер говорил как воспитанник государственной школы для людей с дефектами речи, он тянул, а то и просто глотал слова. К тому же он был надменным и высокомерным и, казалось, оставался абсолютно безразличным к чужому мнению о своей персоне. Было в нем еще кое-что. Позже Джон задумывался, уж не придумал ли он. Возможно, все плохое, когда-либо подмеченное в людях, он просто приписал этому человеку. Но в одном Джон был уверен: что-то мерзкое и отвратительное он заметил в Питере сразу же. О сексуальных отклонениях Джон мало что знал, но он почувствовал его затаенную извращенность. Это было в глазах Питера, тусклых, словно галька, глазах, спрятанных за толстыми стеклами очков.