— Что заставило ее впервые усомниться в том, что она дочь Асты?
— Разве я не сказала? Она получила анонимное письмо. Обыкновенную анонимку, написанную печатными буквами.
Потом я поняла, что при этих словах он мог измениться в лице, побледнеть, остолбенеть или что-нибудь в этом роде. Но тогда я ничего не заметила. Я продолжила рассказ и, когда подошла к концу, сообщила, кем считала себя Свонни.
На дневниках Свонни сделала большие деньги. Книги продавали по всему миру, к 1985 году их перевели уже на двадцать языков, не считая английского и датского. Был снят фильм, не очень удачный, но кассовый. Телевизионная версия в пяти сериях, которая начиналась с ухаживаний Расмуса за Астой и того, как он узнал о приданом, и заканчивалась встречей Асты с дядей Гарри вскоре после смерти Джека (Энтони Эндрюс с бородой, Линдси Дункан в рыжем парике и Кристофер Равенскрофт в военной форме), получила награду как лучший телевизионный фильм 1984 года. Его показали по «Пи-би-эс» в Соединенных Штатах и по всей Европе.
Свонни заработала кучу денег, но тратила их с умом, как всегда. Она была бережлива и при Торбене, когда зарабатывал он. Но она никогда не экономила на здоровье. Миссис Элкинс, которая долгое время после смерти Торбена приходила на несколько часов три раза в неделю, Свонни предложила стать экономкой, и теперь та находилась в доме каждый день с девяти до пяти, кроме воскресенья. Из Килберна приходила девушка, чтобы помогать ей по дому. Однако самым мудрым решением было пригласить сиделку, чтобы та находилась рядом всю ночь, с девяти вечера до прихода миссис Элкинс.
Не то чтобы она осознавала, какой стала странной. Не было никаких признаков, что она замечала усиление психического расстройства. Присутствие сиделки было вызвано тем, что артрит Свонни, который несколько лет ее не беспокоил, обострился и сильные боли в шее, спине и руках вернулись. К тому же ее мучила бессонница, и каждую ночь она подолгу лежала в постели не сомкнув глаз. Если ей требовалось подняться, а это случалось часто, она боялась упасть, пока пройдет несколько ярдов от постели до туалета.
Свонни быстро сдала позиции известного занятого редактора дневников. До Рождества она продолжала путешествовать, присутствовать на литературных вечерах, давать интервью. Но через полгода резко сдала, как умственно, так и физически.
Свонни сильно отличалась от Асты в этом же возрасте, но никогда не подчеркивала этого. Она никогда не говорила (как могла делать прежде): «Посмотрите на меня! Подумать только, Mor была такая же». Она перестала называть Асту «Mor» или «мама», теперь это всегда была «Аста». Она больше не говорила о героях дневников «мой брат» или «моя двоюродная бабушка», теперь она всех называла только по именам. Себя она больше не считала датчанкой — она стала англичанкой. Стала другим человеком.
Но только дома. Со мной. С людьми, которые работали у нее. Но для своих агентов, издателей, для всего мира она по-прежнему оставалась дочерью Асты. Словно на закате жизни овладела искусством раздвоения личности. Это не прошло даром и привело ее к сумасшествию.
Не будет преувеличением сказать, что Аста свела ее с ума. Желание знать свое происхождение сидит глубоко в нас, это основа личности. У большинства из нас нет с этим сложностей. Мы с детства знаем своих родителей и непоколебимо уверены, что этот мужчина — наш отец, а эта женщина — наша мать, а те люди, следовательно, наши предки. Свонни считала так же и жила с такой же уверенностью почти до старости. Затем эта часть ее жизни, фактически ее основа, фундамент, была отрезана. Как говорится, когда роешь яму, не выкопай пропасть. Аста построила фундамент, и она же проделала в нем дыру, в которую упала Свонни. Без сомнения, Аста не понимала, что делала. Если бы собственная мать сказала ей, что она приемная дочь, и ни слова больше, она отмахнулась бы от этого и продолжала спокойно жить.
Когда Свонни становилась «другой», она и говорила иначе. Обычно она говорила как все жители Хэмпстеда, на грамотном английском. Но датский был ее родным языком, на котором Аста говорила с ней с колыбели, и как все датчане, даже полиглоты, одно или два английских слова Свонни произносила с акцентом. Датчане часто произносят «д» вместо «т», и Свонни не была исключением. Но ее вторая личность так не говорила. Ее звучная речь становилась бледной. У нее появлялся говор рабочих Северного Лондона, и это звучало так, будто она передразнивала миссис Элкинс.
К счастью, никто из тех, с кем она работала над изданием, продажей или рекламой дневников, никогда не видели и не слышали «другую» Свонни. Сандра быстро освоила роль посредника между ней и внешним миром. Она мастерски определяла состояние Свонни, и если господствовала вторая личность, отменяла интервью, презентации книг, встречи с читателями или что-то еще. В конце концов, Свонни была в годах. В 1985-м (или в 1984-м, в зависимости от точки зрения) ей исполнилось восемьдесят. Слова «она устала» или «она не очень хорошо себя чувствует сегодня» служили прекрасным оправданием, и никто не возражал.
Таким образом, «другую» Свонни видели только я, Сандра, миссис Элкинс и две сиделки, Кэрол и Клэр. Все мы были очень осмотрительны. Лично я никому не рассказывала о раздвоении личности Свонни. Если кто-то и проболтался, до прессы это не дошло. Все считали, что Свонни Кьяр по-прежнему «известна, великолепна, знаменита», и газеты продолжали называть ее пожилым человеком, сохранившим здравый смысл, бодрость тела и духа. Словом, она оставалась для них прежней Свонни, хранительницей дневников. И когда Джейн Эшер сделала аудиоверсию «Асты», на вкладыш поместили все ту же фотографию Свонни рядом с Русалочкой в Копенгагене. Это была ее последняя фотография.
Дома все чаще и чаще менялся даже ее внешний вид. Свонни всегда изысканно одевалась, была крайне чистоплотна и аккуратна. Она дважды в день принимала душ или ванну, за что Аста над ней подшучивала. Свонни тщательно следила за волосами, дважды в неделю посещала парикмахера. Как и моя мама, она посвящала много времени гардеробу, и покупка новой одежды была одной из радостей жизни. Теперь, становясь «другой», Свонни отказывалась мыться и сопротивлялась, когда Кэрол и Клэр пытались заставить ее принять душ. Она надевала старую твидовую юбку и шерстяной джемпер, хотя когда-то говорила, что считает юбки и джемперы «неряшливой» одеждой. Ее волосы, густые и короткие, были ухожены от природы, так что она просто не причесывалась по утрам, чтобы они казались растрепанными. Она не надевала чулки, с утра до вечера бродила по дому в домашних тапочках, напоминая торговку, которая шла с тележкой по Хит-стрит.
Сколько я помню Свонни, у нее на левой скуле было маленькое красное пятнышко, но не родинка, а лопнувший капилляр. Но теперь она стала подводить его словно родинку. Сначала я решила, что она просто испачкалась, и сказала ей об этом. Но она лишь загадочно улыбнулась, а в следующий раз я обратила внимание, что пятнышко стало больше, превратилось в кружок размером с пуговицу рубашки. Она подрисовала его карандашом для бровей. Теперь эта «родинка» оставалась на ее лице всегда, была ли Свонни собой или «другой».
Однажды она попросила купить ей шерстяную пряжу и спицы. Аста превосходно вязала, а моя мама отлично шила. Было время, когда она шила одежду и мне, и себе. Но хотя Аста упоминает в начале дневника, что надо купить шерсть и связать одежду для младенца, она, должно быть, забросила вязание, когда стала более состоятельной. И я ни разу не видела, чтобы Свонни держала в руках спицы.