— Дейзи, вы знаете, почему.
— Я не думаю, что кто-то из них вернется, чтобы прикончить меня.
— И я не думаю, но предпочитаю подстраховаться.
Вексфорд несколько раз пытался связаться с отцом Дейзи, но ГГ. Джонс с Ниневия-роуд (где это? Хайбери? Холлоуэй?) ни разу не подошел к телефону.
Тем же вечером Вексфорд, который прежде читал у Давины Флори только «Полчища мидян» — роман, понравившийся Кейси, — начал ее первую книгу о Восточной Европе и вскоре понял, что Давина ему не особенно нравится. Она была претенциозным снобом, равно и в социальном, и в интеллектуальном смысле, выпячивала себя и ставила выше основной массы людей; дурно обходилась с дочерью и барственно относилась к слугам. И хотя объявляла о своих левых взглядах, вместо «рабочий класс» она говорила «низший». Из ее книг явствовало, что Давина относится к неизбежно сомнительному типу богатых социалистов, ее сочинения сквозили элитизмом, перемешанным с марксизмом. Бросались в глаза полное невнимание к обыденной жизни и отсутствие юмора — за исключением одной темы. Давина, судя по всему, была из тех, кто упивается идеей полной и всеобщей сексуальной свободы, у кого любое упоминание о сексе вызывает влажный блеск в глазах и рождает приятное возбуждение, если не похотливое озорство. Для таких людей единственным источником веселья и шуток служит половая жизнь человека, секс представляется им равно доступным для молодых и для стариков (привлекательных и умных стариков!), а молодые, по их представлениям, обязаны предаваться этому занятию с библейской частотой, нуждаться в нем как в пище и извлекать из него столько же пользы, сколько из еды.
После того как Вексфорд позвонил доктору Перкинсу и попросил посмотреть в компьютере списки абитуриентов, Перкинсы пригласили Вексфордов на стаканчик вина. Ректор удивил рассказом о том, что в свое время был близко знаком с Харви Коуплендом. Много лет назад, когда Стивен Перкинс, готовя докторскую диссертацию, читал курс истории в одном американском университете, Харви был там приглашенным профессором и вел курс бизнеса. По рассказам доктора
Перкинса, Харви Коупленд в шестидесятых был потрясающе красивым мужчиной, как назвал это Перкинс, «звездой кампуса». Там был небольшой скандальчик с забеременевшей третьекурсницей и куда более серьезный — вокруг связи Харви с женой декана.
— Беременность в те годы не была обычным делом у студенток, особенно на Среднем Западе. Но Харви не уволили, ничего подобного. Он отработал свои полные два года, и многие с облегчением вздохнули, когда он, наконец уехал.
— А какой он был в остальном, кроме этого?
— Милый, обычный, довольно пустой. Только внешность у него была яркая. Говорят, что мужчины не могут так говорить друг о друге, но от бедняги Харви глаз было не оторвать. Знаешь, на кого он был похож? На Пола Ньюмана. Только скучный. Мы однажды обедали у них, помнишь, Рози? В Танкреде, я имею в виду. Харви был такой же, как и двадцать пять лет назад, совершенный примитив. И по-прежнему похож на Пола Ньюмана. Ну, на такого, какой Ньюман сейчас.
— Бедняга Харви был великолепен, — сказала Рози Перкинс.
— А Давина?
— Помните, несколько лет назад дети писали на стенах: «Рэмбо рулит», «Стволы» рулят»? Вот и она так. Про нее можно было сказать: «Давина рулит». Она предводительствовала везде, где бы ни появлялась. Она не столько была центром внимания или душой компании, сколько распоряжалась. В разумных пределах, конечно, ненавязчиво.
— Как она за него вышла? Почему?
— Страсть. Секс.
— Она рассказывала о нем совершенно неприличные вещи. О, дорогой, наверное, мне не следует этого говорить?
— Как я могу советовать, когда я не знаю, о чем ты!
— Ну, она так, понимаете, запросто хвалилась, какой он замечательный в постели. Склонит голову набок, и такой проказливый вид у нее — ну просто неудобно! То есть, когда ты с ней с глазу на глаз и никаких мужчин поблизости. Да и скажет так шаловливо, мол, Харви такой бесподобный любовник Не могу представить, чтобы я кому-нибудь стала такое говорить про своего мужа.
Перкинс хохотнул.
— Спасибо, Рози, приложила. И я раз слышал, как она такое говорила.
— Но ей было далеко за шестьдесят, когда они поженились.
— Что любви до годов? — произнес доктор возвышенным тоном, будто цитируя из неизвестного Вексфорду источника.
— Заметьте, она никогда не говорила ни о каких других его достоинствах. Скажем, о его уме она была довольно невысокого мнения. Но она любила окружать себя мелкими и пустыми людьми. Это было в ее духе.
Привечать их, как беднягу Харви, и создавать — как ее дочь, — а потом всю жизнь язвить их за то, что они такие серые и плоские.
— Давина так с ними обходилась?
— Не знаю. Это мои догадки. Несчастная женщина умерла, да еще такой страшной смертью.
Их было четверо за столом: две ярких личности и двое серых, как их назвал Перкинс. Но вооруженный убийца вошел в дом, и всему пришел конец: остроумию и унижению, любви и ничтожеству, памяти и надеждам. Вексфорд часто представлял себе этот момент. Ни к одной другой сцене убийства в своей практике он не возвращался мыслями столько раз. Никто не подумал бы, что такого бывалого детектива, как он, будет снова и снова посещать образ кровавой скатерти, красно-белой, как рыбки в мраморном бассейне Давины. Даже читая заметки Давины о ее путешествиях по Саксонии и Тюрингии, инспектор видел перед собой скатерть, пропитанную ее кровью.
«Отвратительный способ убийства, — сказал он Вердену о повешении Энди Гриффина. — Но убийство всегда отвратительно». А было ли это убийство умным? Или вся его загадка только в случайном сцеплении ряда событий, обстоятельств, которых никто не мог предвидеть и просчитать? Был ли убийца действительно настолько предусмотрителен, чтобы сделать в стволе «магнума» новые нарезы? Был ли кто-то из круга Энди Гриффина достаточно умен для этого?
Розмари Маунтджой ночевала у Дейзи в Танкред-Хаусе в понедельник, Карен Малэхайд во вторник, Анни Леннокс в среду. В четверг доктор Самнер-Квист предоставил Вексфорду полное заключение, а одна из столичных желтых газет напечатала на первой странице статью, автор которой спрашивал, почему полиция до сих пор не добилась ни малейших успехов в розыске мерзавцев, устроивших бойню в Танкред-Хаусе. Заместитель начальника полиции вызвал Вексфорда к себе, чтобы спросить, как он умудрился допустить убийство Энди Гриффина — к этому, в общем, свелся весь смысл их беседы.
Судебный следователь открыл дело об убийстве Гриффина. Вексфорд получил подробный отчет лаборатории о состоянии одежды убитого. В швах, на ткани и в карманах его спортивного костюма обнаружились частицы песка, глины и мела и волокна сухих листьев. На вороте незначительное количество волокон джута — таких, какие используют при изготовлении веревки. Никаких следов наркотиков или снотворного ни в желудке, ни в кишечнике убитого не было. Но перед смертью Энди получил удар в висок тяжелым предметом — как предположил Самнер-Квист, каким-то металлическим инструментом, обернутым тканью. Удар был не очень сокрушительным, но достаточно сильным для того, чтобы оглушить, отключить на несколько минут. Этих минут убийцам хватило.