— Я художник, если я и мало зарабатываю своими картинами, то только потому, что отказываюсь идти на компромисс, тебе это известно. Но сейчас дела постепенно выправляются. Ты знаешь пословицу: успех не приходит один. Вот Тобайасы купили же мою картину, верно? Или мы могли бы начать какое-то дело, ты и я, мы могли бы стать художниками по интерьеру, например. — Но кое-что в ее словах впервые задело его за живое. — Почему ты сказала, что не помышляешь об этом? Зачем же тогда ездить со мной и смотреть все эти дома, если не помышляешь?
— Я говорила тебе, — ответила Ив, — я сотни раз говорила тебе. Ты покупаешь дом, пожалуйста, это твое дело, я поеду с тобой и осмотрю дом, но зкить в нем не собираюсь. Я живу здесь, в этом доме, в Шроуве. Ясно?
Такие разговоры или очень похожие на этот возникали каждый вечер, пока Лиза не перестала прислушиваться к ним. Она сидела, читая книгу, или уходила к себе и ложилась спать, а они всё спорили. Но однажды вечером дела приняли иной оборот. Это был неудачный день, день, в который случилось нечто непредвиденное, событие ужасное и отвратительное.
Погода стояла великолепная, и этот апрельский день вполне мог сойти за июньский, но был чище и свежее июньского. Бруно ушел куда-то на этюды. Это означало, что Лиза могла заниматься латынью, не боясь, что ей помешают язвительным замечанием или даже присутствием — молчаливым недоброжелательством, красноречивым закатыванием глаз.
Если бы Лиза могла выразить это словами, она сказала бы, что Бруно захватил власть в свои руки, распоряжался всем в доме, задавая темп и тон. Но таких слов она не знала, понимая только, что если раньше всем заправляла Ив, то теперь главным становился он. Ив бывала с ним резкой или ироничной, но сопротивлялась все меньше и меньше. Уроков Бруно не одобрял, и мало-помалу они прекратились.
Тот урок состоялся лишь потому, что Бруно не было дома. Им приходилось делать это тайком, как будто в их занятиях было что-то предосудительное или противозаконное. Французский урок должен был проходить не дома, а в саду. Как подозревала Лиза, для того, чтобы Бруно подумал, будто они куда-то ушли, если бы он вернулся раньше обещанного. Он не стал бы искать их там, под вишневым деревом.
Цвела вишня, и рощи были белые, не обрызганные белым, как в марте, когда цвел терновник, но совершенно белого цвета, как упавшее на землю облако. Когда урок закончился, Лиза и Ив пошли погулять и полюбоваться на цветущую вишню, потому что, как сказала Ив, цитируя поэта, это можно видеть только раз в году, а значит, в ее возрасте, возможно, ей выпадет еще только сорок подобных случаев. Они прошли в рощу, что возле моста, а потом в свою рощу, после чего Ив отправилась домой, опасаясь, что Бруно уже вернулся.
Лиза бродила, предоставленная самой себе. Она прошла по мосту и двинулась вдоль старой железнодорожной ветки, заброшенной уже с полгода, хотя рельсы и шпалы еще были на месте. Если так идти вдоль ветки, а потом нырнуть в туннель, который тянется с четверть мили, и выйти с другой стороны, там будет другая долина, и в конце концов, дойдешь до городка, а потом до другого городка и, наконец, до большого города. Еще не сегодня, но, возможно, когда-нибудь она сделает это.
Было шесть часов вечера, но солнце еще не заходило. По-прежнему было тепло и безветренно. Лиза шла вдоль железнодорожной ветки в другую сторону, к станции Ринг-Велли. Сняли ли вывеску со здания станции? И что стало со зданием из красного кирпича с навесом и пряничной резьбой, с ящиками цветов на окнах и кадками с цветами возле дома, который был также и домом стрелочника?
Она не видела Бруно, пока не оказалась от него всего в нескольких шагах, когда уклониться от встречи с ним или спрятаться было уже невозможно. Издалека станция выглядела так нее, как прежде, но когда Лиза подошла ближе, то увидела, что исчезли занавески наверху и дверь с табличкой «Частное владение» была распахнута. Вместо цветов в ящиках на окнах и на клумбах, которые были разбиты вдоль платформ, росли сорняки. Там, где в прошлом году цвели желтые нарциссы и гроздья гиацинтов, виднелись лишь одуванчики. Лиза вскарабкалась на платформу и, пройдя через дверь с надписью «выход» в помещение, где люди покупали билеты, пересекла его и, ничего не подозревая, вышла через главный вход к пристанционной песчаной подъездной аллее.
Бруно сидел там, не на своем полотняном стуле, но на низкой стене, перед ним стоял мольберт. Держа в поднятой вверх руке кисть, окунутую в гуммигут, он смотрел, не моргая, прямо на Лизу.
Конечно, на самом деле он смотрел на вход в здание станции, из которой она появилась. Лиза подошла ближе, она шла прямо к нему, потому что отступать было некуда. На картине, которую он писал, было изображено то, что видно было через Дверь: пустая железнодорожная линия, безлюдная платформа, облупившаяся краска пряничного навеса, огромные, как подсолнухи, головки одуванчиков.
Когда Ив не было поблизости, Бруно не утруждал себя словами «привет» и «как поживаешь?». Он лишь завел к небу глаза, как часто делал при виде ее. Лиза растерялась, вдруг испугавшись, хотя для страха не было никакой реальной причины. Может быть, пройти мимо? Не обращать на него внимания и идти себе по песчаной дорожке, пока не скроется из глаз?
Кисть приблизилась к полотну, прикоснулась к нему, дорисовывая лепестки одуванчика. Его коробка с красками, куча испачканных краской тряпок, кувшин с липкими кистями были расставлены на стене рядом с ним. Бруно отвел кисть в сторону и вытер ее куском ткани, который был, как Лиза увидела, оторван от старой юбки Ив, юбки, которую, насколько помнилось Лизе, Ив носила много лет назад, когда они впервые приехали в Щроув.
Бруно заговорил с ней, поначалу мягко и непринужденно:
— Ты достаточно большая, чтобы понять, что с тобой делают. Она отрицает твое неотъемлемое право… ну, то, что является природным правом ребятишек, живущих в цивилизованных странах. Мы не говорим о странах третьего мира. Но это Объединенное королевство, а на дворе у нас восьмидесятые годы двадцатого века, на тот случай, если она этого не заметила.
Лиза молчала.
— Она калечит тебя. Это все равно что отрубить тебе ногу или руку. Иначе говоря, она похоронила тебя. Ты живая, но она все равно похоронила тебя. В английской глуши. Она оторвала тебя от мира. И жизнь твоя немногим лучше той, которую ведут несчастные дети, потерянные во младенчестве и воспитанные медведями или волками.
— Ромул и Рем, — подсказала Лиза.
— Вот в этом ты вся, понимаешь. Только вот это. Ты знаешь всякие глупости, всю эту чушь, но ты не сможешь сказать, кто президент Соединенных Штатов.
Лиза пожала плечами, как это делала Ив.
— Ты, черт подери, так похожа на свою мать, что могла бы быть ее клоном, а не дочерью. А вдруг так оно и есть, а? Только ты не знаешь, что такое клон, знаешь об этом не больше, чем об аш два о, или математическом числе «пи», или о чем-то другом, если это не Шекспир или не этот мудак Вергилий.
Такого слова Лиза не знала. Тем более странно, что она почувствовала, что Бруно не следовало бы употреблять его, не следовало бы произносить это слово в ее присутствии. Краска стыда поползла вверх по шее и обожгла лицо.