— Ладно, мне пора. Я пока еще живу в Ипсвиче, последний поезд в одиннадцать.
Сара мгновение колебалась. Ей разом представилось все: умерший отец, обиженная мать, Хоуп, заигравшийся в оскорбительную игру Адам, — и слабым голосом, отводя взгляд, она выговорила:
— Хочешь остаться на ночь?
Причиной плагиата чаще бывает отчаяние, чем умышленная подлость.
«Врата жениха»
Рукописи обоих авторов легли на стол Роберта Постля одновременно, в начале августа. Первую, полученную от агента, он ожидал увидеть лишь через месяц или даже позже, вторую же он вовсе не надеялся увидеть.
Рукопись «Благодарное дитя. Воспоминания об отце» по объему вдвое превышала «Запретный лес», что вполне устраивало Роберта. Титус Ромни выполнил условия договора, предусматривавшего публикацию двух его книг. На первый взгляд в романе не было и двухсот страниц, но Роберт и этому радовался. В последний раз, когда они с Титусом говорили о книге, писатель заявил, что все замыслы кончились и белый лист бумаги внушает ему страх. С тех пор прошло больше года. Летит время.
Сара, конечно, выбрала не слишком удачное название. Она обыгрывала цитату из «Лира» («Больней змеи ужалит дитя неблагодарное»). Пару месяцев назад Сара намекала редактору, что мемуары станут сенсацией. Ее отец на самом деле не был Джеральдом Кэндлессом, он принял это имя в возрасте двадцати пяти лет. Она еще многое говорила в том же духе, но Роберт Постль сразу засомневался, такая ли уж знаменитость Джеральд Кэндлесс, чтобы желтая пресса отреагировала на эту весть. Может быть, может быть. Все зависит от того, о чем написала Сара. Но это уже проблема отдела рекламы, а не его лично.
Урсула продала Ланди-Вью-Хаус и поселилась вместе с лондонским книготорговцем, специализирующимся на первых изданиях. Роберт рассчитывал познакомиться с этим человеком на свадьбе у Хоуп, но не удалось. Более того, и сама Урсула отсутствовала на свадьбе дочери. Кое-кто спрашивал, почему ее нет; Роберт не принадлежал к числу любопытствующих, но именно ему Полин сочла своим долгом объяснить, что Хоуп крупно поссорилась с матерью и примирения пока не состоялось.
— По-моему, тетя Урсула могла бы проявить больше уважения к памяти дяди.
Сара познакомила Постля с человеком по имени Стефан, который, по его мнению, был староват для нее, но, как оказалось, этот Стефан и не был ее приятелем. Когда Сара стала объяснять, по какой причине книга и к маю не будет готова, рядом с ней объявился другой парень, помоложе, который, конечно, и был ее ухажером. Какое-то жуткое книжное имя — Гарет, Даррен… нет — Джейсон.
Сара обещала, что ее мемуары станут сенсацией, а Джейсон, рассмеявшись, приобнял ее и сказал:
— Не преуменьшай, это похлеще, чем сенсация.
И вот теперь Роберт с некоторыми опасениями взирал на рукопись. Нет, хуже: он боялся. Достаточно знакомое, даже привычное чувство. Все издатели страшатся исков о клевете и диффамации и вынуждены нести ответственность за нелепые ошибки, грубые неточности и прямую ложь авторов. Не говоря уж о плагиате. Всего этого он вправе был ожидать от книги Сары и потому боялся.
Две картонные папки, положенные одна на другую и стянутые одной резинкой, мирно лежат на столе перед ним. В конце концов, это всего-навсего бумага, черные буквы на белом фоне. Но печатные листы всегда выглядят невинно. Что может быть обманчивее, если вспомнить, какие беды способно натворить печатное слово?
В субботу Роберт уезжал в отпуск с женой и младшими детьми, которые еще жили дома. Служащим «Карлион Брент» полагалось отдыхать в августе, в мертвый сезон. Итак, одну рукопись он прочтет сейчас, вторую возьмет с собой в Луберон. Какую сейчас?
Очевидное решение — начать с более короткой книги. С той, которую не хочется читать, спихнуть бы ее поскорее. Он рассчитывал одолеть роман за два-три часа. Потом наступит черед Сариной книги. Ее он будет читать на прогретой солнцем веранде отеля или за столиком кафе… Сохранились ли фотографии Джеральда с маленькими дочками? Вроде бы он видел одну в архиве издательства. Отличная выйдет обложка.
Сунув «Запретный лес» Титуса Ромни в кейс, Роберт отнес его домой и после ужина и девятичасовых новостей извлек рукопись из картонной пачки и начал читать.
К северу заросли становились зелеными, густыми, настоящий лес с зелеными полянами. Но здесь деревья были приземистыми, пыльными и даже весной, казалось, не могли распрямиться во весь рост. Если пройти немного по тропе, охватывает тишина, город отступает. Замирает шум большого шоссе, фонари тоже остаются позади. Небо прозрачно-серое, не темное, на нем громоздятся яркие тучи, похожие на осколки, луна то показывается из-за них, то скрывается, то является вновь.
Дом недалеко. И родительский дом, где его братья и сестры все еще живут с матерью, и дом, где живет сам Джон. Один из домов — в полумиле к западу отсюда, другой расположен южнее. Пожалуй, он достаточно далеко углубился в лес. Никто из родных сюда не забредет. Лишь один тип людей появляется здесь с наступлением темноты — те самые люди, которых он ищет.
Собственная четко сформулированная мысль напугала Джона. Нельзя говорить так дерзко, напрямую, даже с самим собой. Он пришел лишь затем, чтобы оглядеться, проверить, правдивы ли слухи. Эти слухи бродили по офису и в печати. Джон понятия не имел, каков первоисточник, но об этом со всеведущей усмешкой говорили мужчины постарше. Разумеется, не в присутствии женщин. Он слушал эти рассказы и тоже усмехался или отводил взгляд — в зависимости от ситуации. И все запоминал, жадно усваивал информацию.
Лес, говорили мужчины постарше. Около водокачки. Форест-роуд, Гроув-хилл, дальше через пустырь. Там они собираются. Вздумаешь пойти туда вечером, парень, ни к кому спиной не поворачивайся.
Но ему как раз это и было нужно. Только нельзя говорить об этом вслух, даже самому себе. Он пришел оглядеться. Неясная пока возможность, шанс на будущее, нечто, о чем следует подумать, взвесить все «за» и «против», понять, по нему ли такой образ жизни. Альтернативы нет. Бани, по-видимому, не подходят, а другой вариант — нет, только не это. Едва Джон узнал об этих катакомбах, едва одноклассник поведал о них, он раз и навсегда зарекся посещать общественные уборные. Даже близко к ним не подходил. На флоте эта проблема решалась без труда — Господь ведает, ему хватало и других проблем! — но с тех пор, как он сделался репортером… Каждый раз приходилось бежать домой или в редакцию, а если прихватывало по дороге, он искал паб или, в крайнем случае, прятался за деревом.
Итак, больше ему идти некуда. Он зашел в дебри запретного леса, в самый центр треугольника, и теперь, приближаясь к цепочке небольших прудов, осмелился спросить себя, что будет, если и это окажется пустышкой. Что он почувствует — разочарование или облегчение? И так ли уж ограничен выбор — одно или другое? В любом случае, он не может больше жить, как жил. Провожать Шейлу, целовать ее на прощанье, крепко зажмурившись, воображать ее кем-то — чем-то — другим, подменяя действительность фантазией. Он завидовал братьям, завидовал нормальному Джеймсу, в котором беременная жена все еще пробуждала желание, завидовал Стивену, потому что тот еще мал. А Десмонд? Он все чаще задумывался насчет Десмонда. Сомневался, колебался на пороге уверенности. Неужели Десмонд, красавец, совсем еще мальчик, создан таким же, как он?