Поставив выразительное многоточие, я еще раз пообещала читателям вернуться к этой теме в следующих номерах газеты и положила статью на стол Гюрзы. На душе у меня было скверно. Все это мне ужасно не нравилось. И то, что совершенно случайно, наугад копнув, я наткнулась на такой клубок змей, разворошила настоящее осиное гнездо. И то, что люди вокруг меня мрут как мухи. И то, что, трубя на каждом углу о своем воображаемом источнике, я в действительности совершенно не понимаю, что происходит.
И больше всего мне не нравилась смерть Бориса Борисовича Ахтырского. Я никак не могла отделаться от мысли, что она на моей совести.
Подошел Мишка Котенкин, присел рядом и погладил меня по плечу.
– Слушай, – не выдержала я, – у тебя что – своих дел совсем нету?
– Дел у меня куча, – ответил он, ничуть не обидевшись, – но я за тебя волнуюсь. Как бы не наломала ты, Александра, дров.
Он очень редко называет меня Александрой, в самых серьезных случаях.
– Ты на себя‑то в зеркало посмотри. В глазах – тоска, руки трясутся как после хорошего перепоя… Худая, как велосипед, ничего не ешь, только кофе пьешь…
– Что ты выдумываешь? – возмутилась я. – Ничего у меня руки не трясутся. И в глазах не тоска, а волнение. Допускаю, что немного похудела от переживаний, но ведь не каждый день на твоих глазах умирает человек. Попил кофейку – и помер!
– Моя жена всегда говорит, что кофе вреден, – согласился Мишка. – Но, – он глядел на меня очень серьезно, – вот что тебе не дает покоя. Совестливая ты очень, Александра, в журналистике так нельзя.
– Много ты понимаешь в журналистике, – фыркнула я и тут же опомнилась: – Извини, не хотела с тобой ссориться. Но Миша, ты пойми: если бы Ахтырский помер после того, как мы с ним поговорили, все выяснили, то я бы не так переживала. А тут сиди и мучайся: то ли я его довела до инфаркта, то ли кто‑то ему рот хотел заткнуть, чтобы он мне ничего не рассказал…
– Ты уж за что‑нибудь одно беспокойся, – усмехнулся Мишка, – либо он от твоих статей помер, тогда, значит, никто за ним не стоит, либо его убили, и тогда ты в его смерти не виновата.
– Как бы это узнать? – пробормотала я.
– Конечно, если сидеть за столом и вздыхать, то ничего не узнаешь, – съехидничал Мишка, – едем сейчас туда.
– Куда?
– В морг, вот куда! – крикнул Мишка, так что Гюрза даже выглянула из кабинета и спросила, с чего это мы так разорались.
Я сделала вид, что не расслышала, и пошла надевать куртку. Услышав змеиное шипение из кабинета, Мишка мгновенно испарился, как будто его и не было.
– Петухова! – крикнула Гюрза, очевидно, пароксизма вежливости хватило у нее только на один вчерашний день. – Тебе не кажется, что ты должна ставить меня в известность по поводу своих отлучек? Как продвигается расследование?
– Виталий Андреич не предупреждал меня, что я должна ставить в известность кого‑то, кроме него, – холодно заметила я и направилась к выходу.
Положив руку на ручку двери, я оглянулась. Глаза у начальницы были такие выпученные, а физиономия такая красная, как будто ее обварили кипятком. Она шумно дышала с присвистом. Интересно, у пресмыкающихся бывает инфаркт?
Мишка ждал меня у выхода в своей старенькой «пятерке». Всю дорогу мы молчали, только у самой Куйбышевской больницы он сказал, чтобы я помалкивала и делала расстроенный вид.
– Впрочем, у тебя и так вид – краше в фоб кладут, – неделикатно высказался он, – так что в морг мы как раз кстати.
Внезапно перед самой больницей с боковой улицы перед нами выскочил какой‑то нахальный серый «опель». Мишка, чертыхнувшись, вдавил педаль тормоза в пол. Машина резко остановилась.
– Пускают же на дорогу всяких уродов! – в сердцах воскликнул он. – Хорошо, только что колодки поменял, тормоза хорошие, а то бы врезались…
На территорию больницы пускали только труповозки и медицинские «рафики», так что мы с Мишкой пошли пешком.
Небольшое здание морга стыдливо пряталось за кустами сирени, которые сейчас, в октябре, еще были покрыты зелеными листьями. Я заметила: сирень не желтеет, кусты стоят зеленые до самых морозов, потом листья жухнут и опадают. Сирень я люблю, у меня на нее аллергии нет.
Мишка усадил меня на лавочку, велел никуда не уходить и скрылся в недрах морга. Вокруг было относительно тихо, наверное, никаких похорон сегодня больше не предвиделось.
Только я собралась было достать сигаретку и расслабиться на мягком осеннем солнышке, как из дверей выскочил Мишка, подталкивая перед собой разбитного мужичка в грязно‑белом халате поверх ватника.
– Вот, ты сам на нее посмотри! – сокрушался Мишка. – Вот, сам погляди, до чего девку вся эта история довела! Кожа да кости, одни глаза на лице остались…
Мужичок оценивающе меня осмотрел и нехотя кивнул:
– Да, пропорция нарушена.
Я удивленно поглядела на Мишку: при чем тут мои пропорции? По весу тут покойников принимают, что ли?
– Ты посиди пока, – высказался Мишка тихонько и продолжал, обращаясь к мужичку: – Сергеич, Христом‑Богом тебя прошу, помоги! Сил у меня нет больше с ней возиться! Так переживает, что руки может на себя наложить. И тогда меня совесть замучает – сестра родная все‑таки!
Ах, вот как, мы с Мишкой уже оказывается родственники! Я сделала постное выражение липа и наклонила голову ниже, чтобы не рассмеяться.
– Бросить ее не могу, дома бывать почти перестал, а у меня, между прочим, дети малые… И жена все время пилит! Сам знаешь, какие жены бывают…
– Это да, – энергично закивал головой Сергеич, – это конечно…
Насчет детей Мишка приврал: дите у него было одно, и совсем не малое: сын‑оболтус четырнадцати лет. Жена Мишку редко пилила, но, как говорится, ради красного словца…
– Помоги, Сергеич! – просил Мишка. – Разузнай все насчет того покойника! А я уж… не постою… – Он расстегнул «молнию» на сумке и показал мужичку литровую бутылку водки «Лапландия».
Видя, что разговор приобретает совершенно конкретное направление, Сергеич оживился.
– Дак что ты хочешь‑то? Чего разузнать‑то надобно?
– Вчера мужика привезли к вам, Ахтырский Борис Борисович, – деловито начал Мишка. – Так вот, как бы это узнать, отчего он помер?
– А тебе зачем? – подозрительно уставился на него Сергеич.
Да тут понимаешь, какое дело… – Мишка сделал вид, что здорово смущен. – Сеструха моя… вот она, – он кивнул на меня, – была у него в любовницах. Ты не думай, – заторопился Мишка, – это она сейчас такая страшная, потому что переживает, а раньше была очень даже ничего себе. И, сам понимаешь, дело молодое, а он, Ахтырский‑то, солидный был человек, директор фирмы. Ну и уговорил девку. Квартира у нее отдельная, там и встречались, чтобы жена его ничего не узнала.