Чернявый пожал плечами:
– Ремесло такое, братила. Дали мне наводку на твою хату, продали ключи, предупредили, что там цивильное барахлишко и заграничная пищалка… Жить-то надо. Кто ж знал, что вы такие дерганые… Давай думать, как нам с тобой разбираться. Что возьмешь за претензию?
Он говорил гладко и убедительно, но в глазах пряталась едва заметная издевка.
– У кого купил ключи? – спросил Данил.
– Там, где продают. Тебе это ни к чему, не похоже, чтобы тебя нужда давила…
– Врешь ведь?
– А ты мне докажи.
Данил спокойно выпустил дым, покосился на дядю Мишу – тот, закончив возиться с камином, весьма внимательно приглядывался и прислушивался.
– Ты, мужик, я смотрю, не такой уж нервный, – ухмыльнулся чернявый. – Не суетишься. Другой бы на твоем месте давно моргнул этим вертухаям, чтобы кинули пару по почкам… С тобой, сердце вещует, и договориться можно, а?
– Отчего же нет, – сказал Данил. – Мне не так-то много и нужно знать. На кого работаешь, кто тебя дослал убить нашего человека, что ты должен был взять в квартире… вот и все, пожалуй.
– Я ж тебе сказал. Дали наводку, продали ключи, а с ними и твою хату…
– Ты в теорию вероятностей веришь?
– Чего-о? – искренне удивился чернявый.
– Звездишь ты, браток, как депутат Госдумы, вот что я имею в виду, – сказал Данил. – Не верю я в такие совпадения. Объясни ты мне, кто же это забирает ключи от хаты для продажи и наводит, а деньги с золотом оставляет? Откуда взялся такой аристократ, что гоняется за журавлем в небе?
– Что продали, то и купил. Мои заботы – кто чего оставлял?
– Пойми одно, – сказал Данил, – если мы начнем с тебя драть шкуру, все равно расколешься, как гнилой орех, только вид у тебя уже будет столь нетоварный, что поневоле придется гуманности ради отправить на небеса…
– А если расколюсь, вы мне купите билет в Сочи… Нашел лопуха.
– А выбор у тебя есть?
– Как говорил товарищ Сухов, лучше, конечно, помучиться. – Чернявый, такое впечатление, на бас особенно не давил и лазейку для почетной сдачи оставлял, но белым флагом еще не размахивал. – Ты хоть умеешь шкуру-то драть? Учти, на хитрую жопу всегда хрен с винтом отыщется…
– А на хрен с винтом, есть хода с переулочками, – сказал Данил. – И так далее. Ты Штирлица из себя не строй. Знал, падло, куда шел, к кому шел…
Он кивнул Кондрату, и тот врезал сзади сцепленными в «замок» кулаками, добавил коленом. Чернявый приземлился на полу – шумно, со стуком.
Данил подошел к дяде Мише, тихонько спросил:
– Ну?
– Не, бугор. До вора в законе ему далековато… Кислоту нести?
– Тащи, – распорядился Данил.
Он без всяких душевных терзаний превратил бы этого субъекта сначала в кусок мяса, а потом в покойника. Однако многочисленные криминальные романы и фильмы, хотя порой имеют с реальной жизнью мало общего, безусловно, правы в одном: уничтожение левого трупа – дело муторное, долгое и до окончания производственного процесса чреватое риском. «Есаул» работал не в одиночку – его пытались прикрыть, его непременно станут искать, за дачей могут наблюдать уже сейчас, так что работать надо ювелирнейше, проще договориться миром, не заливая пол кровью…
Стонущего пленника подняли, усадили на стул. Нижняя губа у него оказалась разбитой, кровь сочилась на подбородок, но глаза сверкали волчьей яростью:
– Ты меня, козел, так не сломаешь. Похуже было… Как бы самому не напороться…
Дядя Миша внес колбу, держа ее рукой в кожаной перчатке, далеко отведя в сторону. В колбе противно пузырилась, чуть курилась дымком светло-коричневая жидкость. Честно говоря, это была пепси-кола с безобидными химическими добавками, придававшими жидкости вид кислоты из фильма ужасов, но подручному Кальмара год назад хватило…
А этот оказался покрепче. Смотрел довольно скептически. Потом вдруг сделал молниеносное движение, рванулся со стула. Кондрат успел рубануть его ладонями по ключицам, усадить, однако носком белой кроссовки гость угодил по колбе, и она звонко разлетелась, брызгая коричневой пеной.
Комментариев не требовалось – он видел, что никто не шарахается от «кислоты»…
– Что у тебя там в запасе? – спросил чернявый Данила. – Пассатижами возле яиц щелкать будешь?
– Ладно, хватит, – сказал Данил, решившись. – Тащите его в подвал. Только стекло сначала подметите.
– Бугор, а может, без подвала обойдемся? – спросил дядя Миша, очевидно, твердо постановив вступить в игру. – Разрешаешь? – он, поморщившись, выдернул из щеки осколок тонкого стекла. – Сил у меня нет больше смотреть, как этот козел тут танцует.
– Козел? – взвился пленник. – А ты, меня держал, пидер?
Дядя Миша, разменявший пятый десяток, маленький и сухонький, но все еще опасный, как гремучая змея, сделал неуловимый глазу пируэт – и чернявый с диким воем полетел со стула.
– Молодежь, – сказал ветеран лагерей, почесав под мышкой. – За базаром уже не следит нисколечко, в наше время за «пидера» мочили моментально или уж, по крайности, очко рвали начетверо… – он, покряхтев, устроился на корточках. – Ты, обзовись! Обзовись, говорю, шнифты выдавлю…
– Ты из какой звезды выпал, фрукт? – сквозь зубы процедил чернявый.
– Я не фрукт, – хладнокровно сказал дядя Миша. – Я ушел налево, мое право, а ты, череп, больше чем на Ивана с Волги не тянешь…
Дальше хлестнула столь высокопробная феня, что Данил не понимал смысла, но чернявый, сразу видно, понемногу убеждался, что коса нашла на камень. Он пробовал сначала отругиваться столь же непонятными фразами, но дядя Миша методично ломал его, замелькали вроде бы клички и названия лагерей… Данил вышел на террасу и прислушался. Тишина. Граф спокойно лежал перед будкой, в раскинувшемся внизу городе давно погасла большая часть огней – только светили бело-голубым фонари леспромхозовского порта, да центральные улицы отмечены цепочками разноцветных светлячков.
Когда он вернулся в комнату, дядя Миша удовлетворенно сказал:
– Вот и побазарили. Кликуха этому дерганому чмырю – Есаул. Чего дальше? Пусть колется?
– Жди, – бросил, как выплюнул, Есаул.
– А чего ждать-то, дура? – словно бы даже и удивился дядя Миша. – Бифштекс из тебя делать долго и хлопотно, опять же подвал потом отмывать, а кому отмывать? Мне… – он похлопал лежащего пониже спины. – Ты мою мысль понял, детишка? Спустим штаны, я тебя со всем прилежанием отхарю в очко, а потом пущу маляву всем, кого знаю, – и куда ты ни придешь, везде будешь не Есаул, а вовсе даже Маша Малафеева…
– Ответишь, сука!