— Не являют ли в наш век все государства, в том числе и Франция, подобную же картину? Католики и протестанты живут бок о бок, внутри одних и тех же границ, сплачиваясь ради процветания страны.
— Прискорбная картина пагубного компромисса. При мысли об этом я словно вижу кровоточащие раны Господа нашего на кресте, и боль пронзает меня — ведь Он умер, дабы сохранилось слово Его, дабы не извращалось слово Его!.. А сегодня ересь проникает повсюду!.. Неужели это не причиняет вам страданий? — обратилась она к Анжелике, недоуменно глядя на нее.
Анжелика перевела разговор в другое русло.
— Не следует без конца подвергать сомнению то, что лица, гораздо более важные, чем мы, уже определили своею властью. Например, что до Франции, то разве король Генрих IV не решил раз и навсегда, что все французские католики и протестанты равны перед нацией? Он воплотил свои решения в Нантском эдикте [22] , и это пошло на благо королевству.
— Вот именно, — подхватила герцогиня с улыбкой, — я вижу? вы не все знаете, дорогая. Речь идет о том, что король отменит Нантский эдикт Анжелика была потрясена.
— Но это невозможно! — воскликнула она. — Король не может отменить это соглашение, которое его предок торжественно заключил перед всеми французами от имени своих наследников и преемников. Во всей истории народов не было такого бесчестья!..
Она уже видела, как катастрофа обрушивается на Францию. Если Нантский эдикт будет отменен, французские гугеноты потеряют всякую свободу и право богослужения в городах. Они не смогут жениться законным образом, их дети будут считаться незаконнорожденными, их подписи не будут действительны, и у них не останется иного выхода, нежели обратиться в католичество или бежать из страны…
Но в сущности, разве Нантский эдикт уже давным-давно не потерял силу? Разве он не перестал применяться? Ей ли не знать этого!
Она жила в Америке новой, свободной жизнью и стала понемногу забывать мрачные преследования, которым она подвергалась вместе с гугенотами в Ла-Рошели.
Однако ее цельная натура взбунтовалась против бессовестного обмана, затрагивающего судьбу народов.
— Нет, это невозможно, — повторила она, резко подымаясь, — это значило бы, что все порывы людей к благу разбиваются о произвол королей…
— Вы говорите, как античный трибун, — заметила с иронией госпожа де Модрибур.
— А вы как ханжа из Общества Святого причастия, — бросила ей Анжелика, направляясь к двери. Герцогиня стремительно настигла ее.
— О, простите меня, дорогая, обожаемая, — молила она прерывающимся голосом, — не знаю, что со мною сталось, я вела разговор с вами в таком тоне.., с вами, с той, кто олицетворяет милосердие. Простите меня! Вы сокрушаете во мне какую-то твердыню, которая помогала мне жить, и потому временами.., я начинаю вас ненавидеть! И завидовать вам… В вас столько жизни, вы такая настоящая! Ах, как мне хочется, чтобы вы оказались не правы… И все-таки, боюсь, вы будете правы. Но простите меня… Здесь вдруг обнаружились моя слабость и ненадежность, и это мучает меня…
Она вцепилась в плечи Анжелики, стремясь удержать ее, а глаза ее пытались поймать взгляд графини.
Ее золотые зрачки вспыхнули невыразимой радостью, когда, подобные разбушевавшемуся, яростному морю, зеленые, потемневшие глаза Анжелики встретились наконец с ее взглядом.
— Услышьте же мое раскаяние, — прошептала она. — Простите меня… Я.., я немного похожа на вас, я привыкла, чтобы мне повиновались или же чтобы меня понимали.., по крайней мере, чтобы меня выслушивали. Я знаю, что мне нужно бороться с моей гордыней, но я не хочу, чтобы между нами стояла хоть какая-то тень, несмотря на все различия между нами… Не знаю, каким загадочным образом вы обрели над моим сердцем огромную власть, а оно не так просто уступает чьим-то чарам…
Казалось, из глубины прекрасных глаз герцогини звало на помощь напуганное существо. От этого впечатления, промелькнувшего в сознании Анжелики, ее раздражение улетучилось. Она не могла сердиться на Амбруазину де Модрибур за то, что ее жизненные правила списаны с упрощенных религиозных предписаний, вдолбленных ей с самого детства: все, что не с Богом и не с его Церковью, то против Бога.
Однако она догадывалась: научные познания герцогини, столь редкие для женщины того времени, позволяли надеяться, что Амбруазина сможет прийти к более широкому пониманию жизни. Герцогиня обняла Анжелику, пылко сжала ее руки.
— Пожалуйста, давайте помиримся. И давайте отныне постараемся излагать друг другу наши точки зрения, не ссорясь и не теряя терпения. По-моему, мы обе чуть что «кипятимся», как и все французы вообще и выходцы из Пуату в частности, не правда ли?..
Ее улыбка взывала о сочувствии. Амбруазина была почти одного роста с Анжеликой, но из-за своей хрупкости (которая столь бросалась в глаза, что временами приходилось даже опасаться, как бы герцогиня не потеряла сознание) она выглядела невысокой. В минуты подобной слабости герцогиня излучала какое-то особое обаяние, и Анжелика решила, что сейчас было бы неуместно упорствовать.
— Хорошо, — сказала она, улыбнувшись в ответ, — я признаю, что, обсуждая Нантский эдикт, мы слишком увлеклись, споря вокруг этой жгучей темы; к тому же, в конечном счете, она нас более не касается. Ведь мы обе
— и вы, и я — живем отныне в Америке.
— Да, и это принуждает обратиться и к другим жизненным укладам, быть может, исповедовать не столь строгие принципы. Я попробую!
Они вновь сели, и госпожа де Модрибур поинтересовалась подробностями намечающихся браков.
Анжелика постаралась, ничего не преувеличивая, описать положение Голдсборо и связанных с ним поселений в том деликатном «дуэте», который Новая Франция и Новая Англия исполняли в северной части американского континента. Счастье еще, что последние десятилетия в эту ситуацию больше не вмешивались испанцы — англичанин Дрейк [23] их образумил. А когда-то они были совершенно убеждены, что вместе с португальцами смогут поделить между собой весь американский континент, повинуясь лишь указаниям папы римского.
Она описала положение Французского залива, чьи границы подходили ближе к англичанам (которым, по Бредскому договору [24] , он отошел), чем к французам, под чьим влиянием он находился благодаря жителям тех колоний и поселений, что здесь еще оставались у Франции. Впрочем, этот край был слишком заброшен и удален от обеих держав, чтобы им можно было управлять из такой дали. Кроме того, независимый ухе в силу своего географического положения залив, открытый в никогда не замерзающий, полный сказочных богатств океан, мог рассчитывать на кипучую торговую деятельность, если только местное население сможет объединиться, создать свои законы и жить по ним.