Розмич пожал плечами. Возразить нечего.
Ултен, слушавший рассказ Розмича с предельной серьёзностью, теперь недоумённо таращил глаза. Пришлось объяснить, как познакомились с белозёрским волхвом. Историю про нападение на капище тоже поведали.
Уразумев, что в ночь смерти алодьских дружинников Розмич и Ловчан защищали спрятанную в лесу святыню, Ултен поджал губы.
– Вот почему князю не ответили, – догадался он. – Зря. Знай Полат о ночном бесчинстве вепсов, всё сложилось бы иначе.
Сказал и вздрогнул. Огляделся воровато – не услышал ли кто лишний. Но позади никого, а те, что впереди, точно не подслушают.
Трое друзей ехали в хвосте отряда, как в былые времена. Розмича беспокоило, не сочтут ли их поведение подозрительным, но ждать привала, когда можно уединиться незаметно, не мог. Мысль о предателе, затесавшемся в их круг, напрочь лишила покоя.
– Знание Полата ничего не изменит, – возразил он. – Не сейчас.
– И я о сделанном не жалею, – кивнул Ловчан. – Вот до Новгорода доберёмся, тогда и скажем. При князе Олеге. Без него этого дела всё равно не решить.
– Скажем, скажем… – пробурчал Розмич. – Если гадину найдём. А если не найдём, то до Новгорода можем и не доехать.
– Ну-ка, повтори ещё раз, что старец тебе во сне вещем поведал?
– Змею, говорит, на груди пригрел. Ядовитую. Того и гляди в горло вцепится.
– Змею… – прошептал Ловчан. – Змею…
Рассказывая друзьям о предостережении белозёрского старца, Розмич надеялся, что те вмиг стервеца разгадают.
Ловчан, хоть и дурачится часто, парень сметливый, многое подмечает. А кульдей – умнейший человек, хоть и скотт. К тому же ему, ежели чего, святой Патрик и матерь Бригитта помочь должны. Или, на худой конец, Господь.
Но ожидания Розмича не оправдались. Чем дольше думали, тем меньше дельных мыслей появлялось. Они перебрали всех знакомых дружинников, но никто из белозёрцев подозрения не вызывал, даже Спевка – воспитанник покойного Птаха своей ненависти не скрывал, а таких змеюками не называют.
– Змей, – рассуждал Ловчан вслух, – животное потаённое. Значит, враг – тот, кто сидит тише воды и ниже травы.
– Мда… – протянул в ответ кульдей. – Задача…
Под конец дня у Розмича даже голова разболелась. И зуд случился – в каждом встречном мерещился враг. Он глядел на приятелей-белозёрцев во все глаза, вспоминал, прикидывал. Ловчан, судя по сосредоточенному лицу, занимался тем же. И кульдей хмурился.
Единственная дельная мысль появилась только к следующему утру.
– Что, ежели Арбуй? – прошептал Ловчан.
И дружинник, и кульдей задумались.
Подручный князя доверия и впрямь не вызывал. Одни глаза чего стоили! Блёклые, почти бесцветные, как у ожившего мертвяка. И лицо неприятное, и голос противный. И колдун, ко всему прочему.
– Нет, – подумав, заключил Розмич. – Не может быть. Волхв сказал: змею на груди пригрел. Значит, человек близкий, а Арбуй… Он далеко. Мы за всю дорогу и словом не перекинулись.
– Напрямую не говорили, – подтвердил Ловчан. – Но вспомни! Вейк с Кеском каждый день рядом с нами крутятся. И Норемб тоже. А они Арбую служат. Наверняка докладывают ему.
– Ну и что? Я-то, если волховскому предупреждению верить, сам змею пригрел. Сам, понимаешь?
Ултен недовольно забормотал, бросил на Розмича полный раздражения взгляд.
– Чего? – не выдержал дружинник.
– Ничего, – буркнул кульдей. – Я уже весь ум сломал. Чёрт бы побрал, прости меня грешного, ваших волхвов с их задачками.
Волхвов словены, конечно, уважают, но одёргивать Ултена никто не стал. Как ни глянь, а в этот раз скотт прав. Перемудрил белозёрский старик, точно перемудрил.
* * *
Что-то изменилось. Едва заметно, едва ощутимо… Кажется, над головой всё то же пасмурно-серое небо, вокруг – тот же позолоченный осенью лес, земля под копытами – самая обыкновенная, сырая. Но что-то всё равно не так. Иначе, нежели прежде.
Розмич в который раз втянул прохладный воздух, попытался принюхаться. Холод убивает все запахи, делает воздух пронзительно чистым. Но воин уловил… скорее почувствовал, чем осознал.
– Что случилось? – шепнул обеспокоенный Ловчан.
Его лошадь – бурая, со стриженой гривой – едва не тёрлась о бок вороной лошадки Розмича.
– Новгород, – одними губами проговорил Розмич. – Мы близко, я знаю эти земли.
Ловчан озадаченно изогнул бровь. Его вопрос и без слов ясен: как такое возможно? Розмич двенадцать лет в новгородских краях не был!
– Помню, Ловчан. Всё помню. Моя деревня далеко от этого леса, но я дважды бывал тут. На затяжной охоте – Олеговой. Один раз осенью, второй – зимой. Меня довеском брали, чтобы за костром следил, кашеварил, ну и учился.
– Ох ты… – усмехнулся Ловчан беззлобно. – Ну и память у тебя!
– Я иначе помню. Сердцем.
– Что, в самом деле? – встрял одноглазый Ласка. – Так, может, и к деревне какой выведешь? А то полторы седьмицы без хлеба. И лошади без добротного корма! Того и гляди падать начнут.
– Может, и выведу, – пожал плечами Розмич.
Тут же начал соображать, в какой стороне человеческое жилище. Ведь была небольшая деревушка, точно была!
– Добре! Я князю доложу! – просиял Ласка, пуская коня вскачь.
Он стремительно обогнал ехавших впереди Боряту и Ултена и скрылся из виду.
Розмич с Ловчаном переглянулись.
– Неа, – покачал головой первый. – Не он.
Ловчан подумал и кивнул. Хотя окончательно побороть предубеждение не мог.
Что ни говори, а Ласка – человек необычный. Обычному двумя глазами на мир глядеть положено, а одноглазые, если верить сказаньям, один глаз в Ином мире держат, значит, зрят, что живым видеть не положено. Как тут не насторожиться?
В этот раз привал объявили много раньше положенного срока. Розмич не стал спешиваться, уже догадался – ему отдых не светит. Так и вышло.
Ласка помахал рукой, подзывая алодьского.
– Ну что, выведешь? – поинтересовался Полат.
– Попробую.
…В деревню отправился десяток белозёрцев во главе с князем. Для селян честь, мягко говоря, великовата, но Полат сам решил ехать. Перечить владыке Белозера, ясное дело, не стали.
Верная тропа нашлась куда быстрей, чем рассчитывали. А вот сама деревня оказалась совсем не такой, как помнилось Розмичу.
Десяток мелких, невзрачных домишек с соломенными крышами да неровные лоскуты огородов вокруг. Всё.
В былые времена эта деревушка казалась Розмичу куда любопытней. Больше и богаче. И избы были исполинскими, и огороды, считай, необъятными. А ближний к лесу домик заставлял сердце трепыхаться от ужаса, потому как его хозяйка – сухая, сморщенная старуха с длиннющей белой косицей – слыла самой могучей ведьмой. Говаривали, её жених перед самой свадьбой бросил, а нечистый лесной дух подобрал. С той поры и ходила с девичьей косой и такое колдовство творила, что земля качалась.