– Можешь еще со мной, – согласился Кудлин. – Но если они просканируют мою голову, то получат столько «полезной» информации, что мне даже страшно об этом подумать.
– А мы тебя не отдадим, – пошутил Рашковский, – поручим кому-нибудь из ребят Акпера все время охранять тебя от ненужных посягательств. Но если он увидит, что тебя хотят арестовать, всегда может выстрелить тебе в голову и лишить следователей твоих воспоминаний.
– С одним небольшим нюансом: после этого я уже не буду помнить ничего, – рассмеялся Кудлин. – Нет, скажи, чтобы в голову не стреляли, она мне еще пригодится. – С этими словами он попрощался и вышел из кабинета.
Стоявшие в приемной люди терпеливо ждали, когда он закончит свой разговор с Рашковским. Увидев столько обращенных на него взглядов, Кудлин улыбнулся и мягко произнес:
– Извините, мы, кажется, немного увлеклись…
В свой кабинет он приехал через сорок минут. Его уже ждал Валерий Самохин, работавший в транспортном отделе.
– Здравствуй, Валерий, – пожал ему руку Кудлин, когда Самохин осторожно вошел в его кабинет, – проходи, садись. Я хотел с тобой переговорить.
Самохин уселся на краешек стула.
– Ты ведь раньше работал в компании, которая была занята супермаркетами, – добродушно напомнил Леонид Дмитриевич.
– Да, восемь с половиной лет, – ответил Самохин.
– Я вот почему тебя позвал. Мы собираемся открыть собственный супермаркет и хотим использовать опыт сотрудников той компании. У нас никто больше не работает из «Весны»? – Ему было важно, чтобы Самохин сам назвал имя Ильи Некрасова.
– Работает, – сразу сказал Самохин, – и даже двое. Казакова, в финансовом отделе, и Некрасов, в страховой компании. Илья Ринатович был в «Весне» заместителем генерального директора. А генеральным был его друг, с которым они вместе в Казани выросли.
– Очень интересно. И ты хорошо знал Некрасова?
– Его все знали. Добрый человек, мягкий, всем старался помочь. У него в жизни произошла трагедия – его невеста погибла на Дубровке во время теракта. Умерла от газа.
– Это была его жена или невеста? – спросил Кудлин.
– Нет, не жена. Мы все его тогда очень жалели.
– Ну да, конечно. А потом он сразу перешел к нам?
– Нет, не сразу. Он остался без работы и еще некоторое время сидел дома. Потом попал в одну нехорошую историю…
– В какую историю? – быстро уточнил Леонид Дмитриевич.
– Он ехал в метро, когда скинхеды напали на какого-то парня с девушкой. Он их попытался защитить, и его сильно избили. Это потом мы узнали, когда он уже к нам устроился.
– Значит, он у нас еще и неравнодушный человек, – заметил Кудлин, – понятно. А как Казакова, она в финансовом отделе работала?
– Ее я знаю хуже. Только уже здесь узнал, что она тоже в «Весне» работала, – виновато произнес Самохин.
– Ну, ясно. У вас ведь была большая компания. Сколько человек? Три или четыре тысячи?
– Пять с половиной, – ответил Самохин. – Было двенадцать магазинов по всей Москве. Когда кризис грянул, мы стали их закрывать. Сначала один, потом другой, под конец последние четыре закрыли и здания продали, а работников всех уволили. Вот так иногда бывает. А ведь такая мощная компания была.
– Безобразие, – согласился Кудлин, – прямо «гримасы капитализма». Ну, спасибо тебе, Самохин. Можешь идти.
Когда гость ушел, Кудлин снова достал из стола личное дело Ильи Некрасова. Посмотрел на его фотографию и прошептал:
– Посмотрим, сможешь ли ты нам помочь.
Когда человек теряет свой привычный статус, он словно попадает в вакуум, лишается опоры. Дело даже не в деньгах, которые имеешь или не имеешь, и не в социальном статусе, который пытаешься изо всех сил сохранить. Дело в самом себе, когда, оставшись без работы и денег, неожиданно четко понимаешь, чего именно ты стоишь. И просто перестаешь себя уважать, слоняясь без дела, никому не нужный. Ужасно обидно и противно.
В ноябре я остался совсем без денег и поехал в ломбард, чтобы продать свои золотые часы. Это был подарок Расула на мое сорокапятилетие. Я точно знал, что они стоят шесть тысяч долларов, но оценщик предложил только триста. Я обиделся и пошел в другой магазин. Там предложили четыреста долларов. Мне так не хотелось отдавать часы за гроши, ведь я точно знал их истинную стоимость; но я обошел еще несколько магазинов и снова вернулся в этот. Продавец, молодой и прыщавый парень лет двадцати пяти, с явным пренебрежением посмотрел на мои часы и согласился взять их за четыреста пятьдесят. Я сразу обменял доллары на рубли и накупил себе еды где-то на двести долларов. И еще около двухсот отвез Игорю. Он студент, у него свои расходы. Откуда ему было знать, что у меня в кармане после этого широкого жеста оставалось около двух тысяч рублей… Я поплелся к станции метро, чтобы вернуться домой. Игорь не должен знать о моих проблемах. Когда я входил в метро, то увидел, как рядом со станцией появился дорогой «БМВ», в котором сидела очень молодая девочка лет восемнадцати. Она о чем-то весело болтала по своему мобильному телефону, стоившему целое состояние. Я подумал, что нужно будет позвонить Ольге. Нет, я ни за что на свете не стал бы просить помощи, хотя бы узнал, как они живут, что там с Аллой, которой, кажется, уже девятнадцать. Интересно, смогу ли я ее узнать? И сможет ли она узнать меня спустя столько лет? Ведь ее мать принципиально отказалась от алиментов, а ее бабушка так сильно меня ненавидела, что все эти годы мы с Аллой не общались. Обязательно надо позвонить Ольге. Странно, что я вспоминаю о своей бывшей жене только тогда, когда мне плохо. Целых десять лет я о ней не думал и не вспоминал. И, к своему стыду, почти не думал и не вспоминал о своей дочери. Игорь был моим сыном и моим единственным ребенком, которого я любил и о котором заботился.
Наверное, мне было так плохо с Ольгой, что вспоминаю о ней только в критические минуты своей жизни. Может быть, и так. А может, просто, когда мы счастливы, мы не хотим вспоминать о негативных сторонах нашей жизни, предпочитая плыть по течению и наслаждаться этим состоянием до тех пор, пока не врежемся в какую-нибудь скалу, неожиданно появившуюся на нашем пути.
Я сидел в электричке, размышляя об этом, когда в вагон вошли сразу пятеро молодых ребят примерно одного возраста, лет по семнадцать-восемнадцать. И одеты они были почти одинаково – кожаные куртки, бритые головы, на ногах тяжелые ботинки. Увидев их, почти все сидевшие в вагоне боязливо притихли. Одна женщина крепко прижала к себе свою маленькую дочь, сидевший рядом мужчина поспешно убрал газету в карман и закрыл глаза, делая вид, что спит. Эти молодые ребята оглядели вагон и направились прямо ко мне. Я смотрел, как они подходят ближе. Но они шли не ко мне, а к моему соседу, типично кавказскому пареньку лет пятнадцати. Он о чем-то говорил с приятной рыжеволосой девочкой, очевидно, его одноклассницей или знакомой.