Такие взрывы язвительности напоминали ей, что перед ней действительно тот человек, который преследовал ее, который нападал на нее.

— Почему вы проявляете столько ехидства, когда дело касается меня, отец? Ведь вы не знаете меня… и до этого времени мы даже не встречались!..

— Нет, я вас видел!..

Таким образом подтверждалось одно из ее подозрений.

Догадываясь, на что он намекает, она почувствовала, что ни один, ни другой не в состоянии в данный момент коснуться этого происшествия.

Он с удовольствием рассказывал о своем детстве. Она сама просила его об этом. Ей было интересно узнать подробности тех лет, особенно об Амбруазине.

Темные годы детства, похожие на ночь и полные злодейства, проведенные в обществе сурового и опасного человека — отца, приучили детей к владению рапирой с самых ранних лет. Он был воспитан в среде ненависти к еретикам, в убийствах которых часто участвовал.

Он родился в среде демонических женщин, подверженных самым страшным порокам.

— Они все были как «Лилия», первая грешница, как женский образ зла.

Очень юная и прелестная, словно маленький ангел, Амбруазина была подвержена всем порокам и особенно порокам лжи и жестокости.

— И этот образчик порока вы отправили нам, чтобы достичь ваших целей: покорить ваших противников во Французской бухте!

Он снова насмешливо улыбнулся.

— Славная битва для прекрасных женщин!.. Она и не думала, что вы будете драться ее же оружием: хитростью и дерзостью. И вы победили.

— К сожалению, не окончательно! Ибо она еще жива. Она вернулась сюда, чтобы осуществить свои планы.

Но когда она принялась объяснять ему, каким образом развивались последние события, он проявил безразличие. Он не был уверен, что Амбруазина по-прежнему опасна.

Его память остановилась на первых эпизодах их борьбы. То, что происходило после его отъезда к ирокезам, его не интересовало.

Поскольку он вспоминал о Ломенье, который был его другом по колледжу, она спросила о событиях после сурового Дофинэ, заставили его оказаться среди иезуитов в самой ранней юности. Он охотно рассказал.

— У меня был дядя, брат отца, епископ или каноник, я точно не помню, который так же ревностно охранял законы и догмы Церкви, как мой отец убивал еретиков.

Он изъявил желание видеть меня в каком-нибудь ордене, и напрасно отец объяснял ему, что я — единственный наследник. Не знаю, быть может, он таким образом претендовал на свою часть наследства. В течение двух дней они спорили, ругались, доказывали, пока не вмешался я сам. Я принял сторону духовника.

Сознавая, благодаря милости Божией, что все, что происходило со мной в доме родителей, было наполнено грехом и грозило мне физической и духовной гибелью. И вот я настоял на том, чтобы следовать за дядей. Так я попал в Клермонский колледж иезуитов в Париже.

Он часто рассказывал о своей дружбе в колледже с Клодом де Ломенье-Шамбор или возвращался к детским годам.

— Ребенок вспоминает о невыразимом. Экстаз дается Богом только ему, невинному созданию. Но как быстро наши мечты разлетаются в пыль и прах… Я часто находил тому подтверждение в обществе юного Клода де Ломенье-Шамбор, который на несколько лет меня моложе. Но позже наши пути разошлись.

— Они повредили мне что-то здесь, — говорил он, указывая на свой бок.

Она решила, что речь идет об ирокезах, но он имел в виду иезуитов.

— Они повредили, сломали, разбили что-то, из-за чего полная жизни ветвь превратилась в сухой обломок, не способный к весеннему возрождению… Дитя природы — вот кто я был… Женщины легче переносят такие влияния. Они проще принимают свет и тень, гармонию и хаос. Даже тогда, когда я прибыл в Америку, чтобы присоединиться к моему другу Ломенье-Шамбор, я еще питал некоторые иллюзии. Америка! Я так надеюсь, что хоть здесь найду царство света!

Но и в Америке меня ждало разочарование. В этом языческом краю царство Христа, райское пламя, тускнело и гасло.

И когда я узнал, что вельможа, который не зависел ни от английского, ни от французского короля, утвердился здесь, я стал бить тревогу.

Я навел справки о нем. Это был один из флибустьеров из Карибского моря. Но не это было самым страшным. Я чувствовал, что от него исходит угроза моей жизни, моему спасению.

— Уверяю вас, что мой супруг, обосновавшись в Америке, не имел ни малейшего представления о вас. Напротив, он даже хотел встретиться с миссионером или еще каким-нибудь обитателем этого края, французом, англичанином, шотландцем, чтобы стать его союзником. Что касается меня, то в то время меня вообще не было во Французской бухте.

— По правде говоря, меня насторожило не только его появление, сколько мое собственное предчувствие, что все только начинается…

В этот день они больше не разговаривали на эту тему. Когда он притворялся, что не помнит чего-либо или путает факты, она понимала, что данная тема причиняет ему боль, что он может потерять сознание от болезненных воспоминаний. И тогда она просила его успокоиться и переводила разговор на какие-нибудь другие события.

Но им казалось, что вся жизнь — это болезненная тема.

56

— Но, однако, я добился того, что плотины не были прорваны, — заявил он внезапно. Затем последовал довольно длительный момент молчания, словно он потерял нить своей мысли или заснул. Он продолжал сдавленным голосом, монотонным, который иногда дрожал. — Впервые, когда прорвало плотины… это было одним осенним днем… я шагал по лесу. В то же время Ломенье должен был захватить Катарунк.

Он и я, мы действовали в согласии в войне против опасного для нас завоевателя.

Мы действовали не под началом Фронтенака, но это было далеко не в первый раз. Я торопил его начать кампанию, чтобы прибыть до «них», тех, кто ехал с юга с караваном… Клод должен был предать форт огню и затем подстроить засаду. Со своей стороны я должен был присоединиться ко второму военному контингенту, прибывшему из Трех Рек и Виль-Мари, а также из Ришелье. Гуроны и альгонкины во главе с лучшими из канадских военачальников, которые уже сопровождали меняв борьбе с еретиками из Новой Англии: де Л'Обиньер, Модрей, Пон-Бриан.

Я шел им навстречу, уверенный что подготовил все для уничтожения неугодных. Но шел я словно в кошмарном сне. Ибо мне доложили: «они» идут с лошадьми.

Я не знаю, почему, но эта деталь запала мне в голову. Я чувствовал, что эти люди, пришедшие сюда с лошадьми, со своими женами и детьми, не так-то легко дадут себя победить.

Предчувствия поколебали мою уверенность в том, что я хорошо подготовился к борьбе, несмотря на всю заботу, которую мы проявили, чтобы предусмотреть малейшие неудачи, я знал, что наша затея бесполезна.

Я словно раздвоился. Я двигался вместе с «ними» и их лошадьми, совершая беспримерный подвиг, и с Ломенье и его людьми, которые поджидали противника.