– Ах, вот как, – с натугой выдавил Вадик.
– А в тайге эвенки остались? – Я взглянул на расстроенного энтомолога и решил поменять тему разговора. Вадик расстроился, что было вполне понятно. Новая версия гибели отца оказалась еще печальнее; одно дело, когда утонул человек, и совершенно другое, когда по пьяни зарезали. Вот стал бы Иосиф врачом или искусствоведом, как братец, глядишь, и жил бы сейчас. Все эти мысли отразились у Гольдберга на лице.
– В тайге? – спохватился Андрей Николаевич, догадавшийся оставить горестную тематику. – Остались, конечно. У нас, в Усть-Марье, чистокровных давно нет, а выше по реке должны были остаться. Охотники там всякие, промысловики.
Гольдберг-младший продолжал стремительно мрачнеть.
– А теперь, – с фальшивым воодушевлением пригласил Лепяго, – перейдем в нумизматический зал нашего музея!
«Сюрреализм! – мелькнуло в голове. – Нумизматический зал! Приехали к черту на рога искать сокровища, и сразу же попадаем в кунсткамеру, а теперь еще и на нумизматический зал предстоит взглянуть. И где – в глухой зажопине, которой даже на карте нет. Тоже мне кладезь культурного достояния районного значения; овеществленная эманация размышлений начальника колонии. Сюр, самый настоящий сюр этот краеведческий музей при Доме офицеров: фантом мысли чекиста, по которому нас водит сын политзаключенного. Каков же здесь может быть нумизматический зал – пара екатерининских пятаков, уцелевших со времен казацкой экспансии?»
Однако мой скептицизм рассеялся, стоило переступить порог соседней комнаты. Андрей Николаевич щелкнул выключателем, и я застыл, пораженный.
Никогда еще я не видел столько старинных денег, собранных вместе. Вдоль стен размещались витрины, подсвеченные изнутри маленькими лампочками. На черном бархате лежали монеты и банкноты Государства Российского со времен его основания до наших дней. Это был самый настоящий нумизматический зал, без прикрас. До сих пор я думал, что знаю многое о российских денежных знаках, но оказалось, что далеко не все. И там было золото. Много золотых монет.
– Потрясающе, – вырвалось у меня.
– Вам понравилось? – спросил тщеславный Лепяго.
– Еще бы! Тоже в экспедиции собирали?
– Немного. По большей части Феликс Романович Проскурин помог. Ему, как человеку, наделенному властью, в наших краях принято подносить дары.
«Кто бы мог подумать. – Я ошеломленно обозревал зал. – Такая роскошь в такой глуши! Вот что может сделать энтузиаст, которого поддерживает один из самых влиятельных людей района. А у этого Проскурина губа не дура, знает, что собирать. Надо будет запомнить».
– Ко мне, если хотите знать, из Красноярска приезжают на коллекцию взглянуть, – похвалился директор. – Она у меня вроде главного козыря. Недаром я ее в дальнем зале держу, чтобы остальные экспонаты тоже на глаза попадались. Все-таки много труда вложено. А вот главная жемчужина коллекции – собрание сибирских монет.
Мы столпились у витрины, на которой были представлены редкие, почти не дошедшие до наших дней монеты, чеканившиеся при Екатерине П. Я внимательно изучил их характерный рисунок, отличающийся от чеканки европейской половины России. Аверс был обычный: вензель императрицы в виде буквы «Е» с римской двойкой внутри, окруженный пальмовыми ветвями, а вот на реверсе гордые сибиряки изобразили двух соболей, держащих в лапах увенчанный короной овальный щит. Всю эту геральдику окружала надпись «Сибирская монета». На щите помещалась дата изготовления и достоинство монеты. Было таких монет необычайно много – штук сорок. Уникальная коллекция. Здесь были представлены все номиналы: полушка, деньга, копейка, две, пять и десять копеек.
– Сибирская монета чеканилась на Колывановском денежном дворе с тысяча семьсот шестьдесят третьего по тысяча семьсот восемьдесят первый год, – хорошо поставленным лекторским голосом принялся рассказывать Лепяго. – Перевозка наличных денег из центральных губерний Российской империи обходилась казне гораздо дороже, чем производство самой монеты, поэтому Екатерина Вторая издала указ, согласно которому деньги для обращения на территории Сибири должны были изготавливаться на Алтае. Сырьем для них служила медь, выплавляемая на Колывановском заводе. Поскольку она содержала в себе примеси серебра и золота, монетная стопа для них была поднята до двадцати пяти рублей из пуда меди, в то время как общегосударственные монеты чеканились по шестнадцатирублевой стопе. Монетной стопой называлась весовая единица, из которой можно было начеканить монет общим достоинством, в данном случае, на двадцать пять рублей. То есть сибирская монета была меньше и легче общероссийской. А уникальность моей коллекции, – с особым удовольствием добавил Андрей Николаевич, – состоит в том, что она полная. Здесь есть пара пятаков, которые представляют собой чрезвычайную редкость. Дело в том, что Сибирскую монету с тысяча восемьсот двадцать четвертого года стали выводить из оборота, и огромное количество пятаков, точнее, шестьдесят пять тысяч пятьсот двадцать килограммов было отправлено на отливку колоколов Исаакиевского собора. Это был почти весь запас изъятой монеты данного номинала. Так что спасибо Феликсу Романовичу за целость и сохранность этого собрания.
«Особенно за последние два пункта», – подумал я, представив на миг реакцию знакомых нумизматов, доведись им узреть экспозицию при усть-марьском Доме офицеров. Надо полагать, поблизости имеется немало охотников заполучить ее, да все знают, что хозяин спуску не даст. Поэтому музей – святое место.
– А что это у вас за одежда? – указал я на толстый рыжий свитер грубой вязки, одиноко лежащий на персональном застекленном стеллаже.
– Это, – с придыханием сообщил Лепяго, – гордость нашего музея, по ценности сравнимая разве что с нумизматическим собранием.
– Свитер? – удивился Вадик.
– Свитер! – Андрей Николаевич торжественно воздел палец. – Он, если хотите знать, самый уникальный экспонат. Местонахождение второго такого же неизвестно, возможно, он не сохранился.
«Он с ума съехал в своем музее», – я сочувственно посмотрел на восторженного директора.
– Че в нем такого? – Слава поближе подошел к витрине. – Он что, золотой?
– Он мамонтовый!
Наши головы синхронно повернулись к свитеру, затем к Лепяго.
– Этот свитер связан из шерсти мамонта, – пояснил директор музея. – Преподнесен в дар Феликсу Романовичу одним авторитетным человеком… можно сказать, в авторитете. Согласно преданию, геологи на одном из островов в Восточно-Сибирском море наткнулись на мамонта в размытом береговом обрыве. Зверь был в великолепной сохранности, он пролежал, не оттаивая, в вечной мерзлоте до того особенно жаркого лета. Геологи нашли его совершенно целым. За день они успели надрать два мешка шерсти. Они торопились, потому что начал задувать ветер. Ночью поднялся шторм. Вы знаете, какие в Восточно-Сибирском бывают шторма? Не знаете? Счастливые люди! В общем, утром мамонта уже не было и куска берега тоже. Все размыло до твердого слоя вечной мерзлоты и унесло в море. Геологи чудом спаслись и привезли мамонтовую шерсть на материк. Из нее отобрали подшерсток, соткали пряжу и связали два свитера и варежки. Опять же по преданию, в мамонтовом свитере и варежках щеголял до самой пенсии начальник партии, а другой свитер он заиграл в карты.