— Знаешь, о чем я думаю? — спросила она.
— О чем?
— О том, что на море мы съездили не зря.
— Ты это к чему?
— Представляешь, вернемся мы в Питер, наступит гнилая зима, темнота, холод, слякоть, а у нас есть о чем вспомнить.
— Возьми на память о лете. — Макс подобрал дохлого жука-оленя величиной с палец, сдул пыль, протянул Майе.
Этих жуков, оленей и носорогов, много валялось под ногами. Утонувших в весеннем потопе, их вынесло на дорогу, где они застыли, неподвижные, радужные и никому не нужные. Макс принялся собирать самых чистых и передавать подруге, пока не накопилась целая пригоршня.
— Куда их теперь? — смеялась Майя.
— Высыпь себе за пазуху, — посоветовал Макс. — «Девять с половиной недель» тихо курят в сторонке.
— Давай лучше тебе высыпем! — предложила Майя и попыталась реализовать замысел, но Макс уворачивался, и жуки не достигали цели.
С веселой спутницей глиняная дорога показалась вдвое короче. Даже спрятанный в зарослях рюкзак отыскался почти сразу, и нести его в гору было легко. Тючок с палаткой Макс приторочил поверх клапана, отобрал у Майи котомку, которую та порывалась тащить, и повесил на шею.
— Для баланса, — заявил он.
— Сердце кровью обливается, — посочувствовала Майя.
— Сердце не камень, от жалости не треснет, — цинично заявил Макс.
— Читаешь мысли, Никитин?
Макс мужественно расправил плечи и ускорил шаг, но метров через тридцать гравитация взяла свое, а когда начались заросли, окончательно сдулся. До площадки, впрочем, добрались коротким путем, навык ориентирования постепенно развивался.
— Как место, нравится? — Чтобы скинуть рюкзак, им пришлось потесниться.
— Мы на эту полянку всегда будем так залезать?
— Мы будем здесь жить, — объявил Макс, — а карабкаться станем по горам вон там и вон там, — обозначил он склоны, намеченные для исследования.
Майя только выпятила нижнюю губу и обреченным выдохом сдула прилипшую ко лбу челку.
На площадке нашлось место не только для палатки, но и для примуса. Правда, лазать по ней пришлось на четвереньках и вставать в зарослях, зато ткань сигнальной расцветки не было видно ни с дороги, ни с вершины горы.
Наладив жилье, Макс принялся за рюкзак, разобрать который все никак не доходили руки. Примус он сразу выгрузил и теперь, затащив в палатку поклажу, приступил к досмотру. В ухо дышала Майя, ей тоже было интересно.
— Надеюсь, в шмотках не окажется свертка с анчоусной селедкой, — сострил Макс. — Или мешка взопревшего французского сыра, столь же дорогого, сколь и пахучего.
— Нет там ничего съедобного. — Майя посопела, принюхиваясь.
Действительно, ничего подобного в недрах не таилось. Зато было много всякого полезного и не очень. Первым делом под руку попался пакет с трусами, который Макс тут же брезгливо выбросил наружу. За трусняками последовало банное полотенце, тапочки и рубашки.
— А где же посуда? Ложки, вилки? — недоуменно спросил Макс.
— В другом рюкзаке лежали или первым делом выгрузили.
— А примус оставили? Нет, так не бывает.
Столовых приборов не нашлось, зато отыскался диодный фонарь и здоровенный нож страшенного вида, с гардой, клинком сантиметров двадцать, хищно сведенным «щучкой», и глубокими долами, которые в народе принято называть кровостоком.
— Зэки делали, до перестройки еще, — заключил Макс, ни на чем свои выводы не основывая, главным образом для придания себе авторитета.
— Для чего им такой?
— По хозяйству, хлеб удобно резать, мясо на шашлык, вон лезвие какое длинное. — Макс был равнодушен к холодному оружию, но тут обрадовался. — От гопников обороняться…
— Какие в Крыму гопники?
— Ну, если ночью в Лисьей бухте обкурившиеся хиппи полезут с грязными намерениями, тоже хорошего мало.
— Думаешь, бывает такое? Хиппи, они беззлобные.
— Беззлобные они… — проворчал Макс. — Ты видела Лисью бухту? Превратили ее в какой-то рассадник свободы нравов. А где свобода нравов, там наркотики, секс и насилие. А где секс и насилие, там СПИД, триппер, хламидомонады, мидихлорианы и бледные спирохеты. Прямо кишмя кишат. За сезон можно подцепить весь букет, если без конца шабить ганджубас и не давать отпора нудистам.
Майя пропустила высокоморальные рассуждения мимо ушей и сосредоточилась на насущном.
— Смотри, ветровка, — вытянула она застиранную энцефалитку поносного цвета.
— Бери-бери, ночью задубеешь. — Макс вытащил байковое одеяло, проложенное вдоль внутренней стенки. — Тоже в дело пойдет. Теперь нам есть чем накрыться. — Он отстегнул от боковины рулон пенки. — На коврик ляжешь ты, а я рядом.
— А ты как же? Жестко ведь на камнях.
— А я шмоток под себя нагребу. Не впервой спать на газетах.
* * *
Спать на газетах Максу действительно было не привыкать. Во времена активной разъездной работы это иногда приходилось делать. В октябре 1994 года, после «черного вторника», наступил период, когда в крупных городах денег на руках лохов не осталось, зато в провинции бережливые обыватели не рисковали валютой и почти не пострадали. В те дни оголодавший Макс начал, подобно Энди Таккеру, считать оскорблением своей профессиональной чести каждый чужой доллар, если не мог воспринять его как добычу. Макс охотно принимал вызовы, которые бросали ему, сами того не подозревая, неосторожные провинциалы. В жителях районных и областных центров еще буйствовала первобытная дурость, доставшаяся по наследству от деревенских предков. Объегоривать их на последний доллар не составляло труда, достаточно было приноровиться к особенностям провинциального менталитета. Макс бойко торговал ценными бумагами всех сортов. Фальшивые ваучеры, просроченные облигации государственного займа СССР и даже отпечатанные на цветном принтере акции МММ — все шло в дело и охотно приобреталось жадными до халявы мещанами. Дорожный чемоданчик, в котором Макс возил отглаженный костюм и смену белья (брезентовой котомки у него тогда не имелось), был битком набит пачками расписной бумаги. Домашних запасов хватало на покрытие области величиной с Францию, пока не случился неприятный казус — чемоданчик украли. Однажды, проснувшись в поезде, мошенник обнаружил, что остался без багажа и надежных перспектив заработать на обратный билет. Самое досадное — он лишился респектабельной одежды. Хранимый в чемоданчике костюм-двойка был дорогой, но не броский, чтобы не выглядеть в нем как полный лох. Макс остался в чем спал — в спортивных штанах и футболке, хорошо, что куртка и туфли уцелели. В таком полубандитском прикиде он сошел на мухосранском вокзале, легкий и свободный, как ветер.
Впервые за плутовскую карьеру он чувствовал себя ничем не обремененным — ни багажом, ни условностями поведения, которые налагал представительный внешний вид. В кармане лежали ключи, носовой платок, паспорт на чужое имя и немного наличности. Делать аварийный запас финансовых средств Макс считал ниже своего достоинства. Он полагал, что деньги лежат повсюду, надо только не полениться их поднять.