— Как работается, — осведомился он после перемены блюд, — выкопали что-нибудь новенькое?
Как всякий далекий от археологии человек, Остап Прохорович наивно полагал, что жизнь ученого проходит исключительно на площадке. Насчет меня он, правда, угодил в яблочко. Другое дело, что, будь я государственным археологом, львиную долю времени пришлось бы мне проводить не на раскопках, а в запаснике, занимаясь кропотливым описанием найденных предметов. Достаточно канительное, надо сказать, дело, требующее большой усидчивости и лишенное, по мнению людей несведущих, романтизма. Уж я-то знаю.
Но, впрочем, бюджетником я не был, и поэтому господин Стаценко оказался близок к истине.
— Вы прям как в воду глядите, Остап Прохорович.
— Прозорливость в нашем деле штука не последняя, — изрек Стаценко.
— Аналогично.
— Не сомневаюсь. Отнимать у земли ее тайны — хлеб насущный для вашего брата. Для этого нужно иметь некоторый нюх. Как я догадываюсь, он у вас есть, не так ли?
— Так, — сдержанно отозвался я.
К чему он клонит? Клады хочет предложить поискать? Желанием вписываться в забавы «новых русских», соизволивших поразвлечься кладоспортом или поиграть в старателей, я не горел. Тем не менее с возражениями спешить не стал, желая узнать, к чему приведет разговор.
— Согласились бы вы применить ваш нюх для общего дела, если бы вам за это заплатили?
— Смотря что подразумевается под «общим делом», — к такому повороту я не был готов.
— Вы человек идейный? — прилип папик как банный лист.
— Относительно, — я старался отвечать нейтрально. Интересно, о каких идеях может идти речь у члена коммунистической партии?
Стаценко внушительно хмыкнул.
— Я придерживаюсь идеи личного благополучия гражданина как основы процветания всего государства, — поспешно пояснил я.
— Разумно мыслите, — кивнул Остап Прохорович. — Я вижу, вы не склонны к жертвам ради идеалов.
— К счастью, родина этого больше не требует, — сказал я, запуская ложечку в воздушное суфле из креветок. — Эпоха бескорыстного самопожертвования во имя высоких до маразма целей канула в Лету.
Папик сделал губки сердечком.
— Оно и к лучшему, — задумчиво заключил он. — По-своему, вы правы, Илья Игоревич.
Придя к взаимному согласию, мы дружно расправились с десертом, и Остап Прохорович продолжил познавательную экскурсию по дому. В силу специфики своей, работы общаясь с богачами, я имел возможность подметить такую характерную черту их характера, как неудержимое бахвальство. Машины, часы, а также прочие навороты, которые «новые русские» демонстрируют с таким апломбом, дополнились теперь изысканными диковинами вроде дворянского титула или небесного тела, носящего имя обладателя толстого кошелька.
По-моему, Стаценко тоже хотел что-нибудь разэтакое, чего нет и вряд ли может быть у других. И похоже, рассчитывал получить сие через меня. Например, сногсшибательную меморию с дарственной табличкой в престижном музее. Предположения роились у меня в голове, пока Остап Прохорович водил меня по коттеджу. Сам он ни о чем подобном не заикался. Просто водил и показывал. Время откровений пока еще не настало.
В одной из комнат мы сделали остановку. Устроились за курительным столиком, заботливо укомплектованным всеми причиндалами. Я осмотрелся. Комната предназначалась под библиотеку, однако меньше всего ее напоминала. Отсутствовал свойственный библиотекам покой. Да и мебель не гармонировала со стенами, уставленными застекленными книжными шкафами. Комната являла собой пример неудавшегося замысла, как многое в этом доме.
Стаценко достал из хумидора сигару, отрезал кончик маленькой гильотинкой от «Кензо» и закурил. Зная, что я не курю, мне не предложил, но вопросительным взглядом удостоил — из вежливости. «Что может быть лучше хорошей сигары после обеда!» Показное смакование сигар — еще одно из повальных чудачеств нуворишей, как и увлечение сопутствующими курительному культу принадлежностями наподобие шкатулок с искусственным микроклиматом ценою в плохенькую квартиру. Аристократы новой генерации с удовольствием перенимали ставшие доступными благородные замашки.
— Нравится вам мое букинистическое собрание? — Стаценко обвел рукой шеренгу строго поблескивающих стеклами шкафов. От сигары в воздухе протянулся размашистый дымный след.
Я пожал плечами:
— Не знаю, покамест не имел чести узнать, какие в нем находятся экземпляры. Но выглядит, во всяком случае, внушительно.
— Так вы поглядите. — Остап Прохорович с неожиданной для распущенного на пятом десятке лет буржуйского брюшка с легкостью вскочил и распахнул дверку.
Посмотреть, вообще-то, было на что. Библиотека Остапа Прохоровича не относилась к разряду новорусских мулечек, когда «для виду» подчистую скупаются домашние архивы, лишь бы пыль в глаза пустить столь же темному гостю. Тут я паника недооценил. Господин Стаценко отнюдь не собирательством занимался.
— Что вы на это скажете? — выволок на столик Остап Прохорович пачку журналов. Судя по голосу, гордость коллекции.
— Издание начала прошлого века. — Я взял верхнюю брошюру в невзрачной обложке, украшенной рисунком кометы.
Журнал назывался «Ostara», и я держал первый его номер.
— Имеете представление, что это такое? — заговорщицки осведомился Стаценко.
Я имел. Носящий имя готской богини весны журнал был основан в 1905 году Йоргом Ланцем фон Либенфельсом — создателем теории расовой соматологии, поделившей народы на высшие и низшие. Идеи цистерцианского монаха-отступника породили арио-героический культ гитлеровской Германии, загрузивший работой печально известные лагеря смерти. «Ostara» же, согласно его манифесту, задумывался как журнал, использующий антропологические данные для того, чтобы научным образом сломить восстание низших рас и защитить благородство расы европейской. О реализации этого замысла мир с содроганием вспоминает до сих пор.
Но кое-кого история так ничему и не научила. «Ostara» было выпущено более сотни номеров, и у Остапа Прохоровича, похоже, имелась вся подшивка: шкаф был буквально набит стопками идентичных корешков. И он ею гордился — вот зто всерьез настораживало.
— Неплохая коллекция, — похвалил я. — Она полная?
— Целиковая, — похвастался Стаценко, подтвердив мои подозрения. — Здесь все номера.
— Ну-ну. — Я пролистал журнал, втягивая ноздрями сладковатую бумажную пыль.
— Вы ученый человек, — сказал Остап Прохорович, — и умный.
Кажется, наступал момент истины, чего и следовало ожидать, неспроста же меня пригласили. До сих пор я пребывал в неведении относительно его планов. Интересно, что ему может быть нужно от бедного археолога?
— Компетентный, я бы так сказал. В своей области. Никак не более того.
Я умышленно поскромничал, но на папика произвел впечатление.