Уперев в плечо приклад МГ, неумелый закос под американского морского пехотинца тяжело заскользил вниз по ступенькам. Мы с Мариной двинулись следом.
— Стой. — Боря замер и вскинул руку. Мы остановились. Под лестницей кто-то был.
«Что делать?!» — мысль не успела оформиться в моей голове, как Боря, не оглядываясь, сунулся в распущенное устье рюкзака и вытащил оттуда гранату, какие делались на пороховых заводах для защитников осажденного Ленинграда.
— Куда, дурило? Подохнем! — рыпнулся я на перехват, но Боря уже оттянул толстую ручку, повернул ее и отпустил. Щелкнул боек по капсюлю.
— Они слабые, — молвил Боря, метнув под лестницу шипящую замедлителем «блокадницу».
Я бросился к Маринке, успев крикнуть пригодившуюся когда-то формулу:
— Закрой уши, открой рот! — И сам так сделал. Отступавший чмудак едва не сшиб меня, когда в пролете полыхнуло пламя и взрывная волна встряхнула под нами ступени. Боря споткнулся, ощутимо тыркнув мне в ребра надульником ручника.
— А теперь вниз, вниз! — принял я командование на себя, чтобы предотвратить еще какую-нибудь самоубийственную выходку компаньона.
С карманной артиллерией он малость перестарался. Не знаю, что за шнягу заправляли в нее блокадные умельцы, но граната и в самом деле оказалась слабой, иначе мы бы лежали сейчас как глушеные палтусы. Другое дело, что стоящим в тесном парадняке «светлым братьям» пришлось очень туго. Осколки выкосили засаду начисто. Убить не убили, но посекли пехоту солидно. Перепрыгивая через раненых и кашляя от кислой пироксилиновой гари, мы выломились наружу. Входную дверь сорвало с петель. Она шаталась под ногами, когда мы пробегали по ней. До «Нивы» было рукой подать.
На улице был кекоз. Огорошенные крутым приемом, немцы попрятались, но Боря высмотрел одного и открыл по нему огонь.
Я возился с замком автомобиля, когда меня застала пулеметная очередь. Маринка ломанулась прочь от нас, очевидно, совсем потеряв голову.
— Что ты, гад, творишь? — хотел я взять горлом, но Боря не отреагировал. Я и себя-то с трудом слышал — в ушах звенело после взрыва гранаты.
Словно в страшном сне, из-за угла дома вывернул знакомый квадратный «мерседес-геленваген». Он подпрыгнул на разъезженной выбоине в асфальте, присыпанной гравием, и понесся прямо на нас. «Светлые братья» вызвали подмогу.
— Шухерись, Боря! — заметался я. — Атас! Крик действия не возымел, но подельник и сам уже просек неладное. Он перестал ловить на мушку тихарившихся немцев, положил на землю пулемет и торопливо зашарил в своем сидоре.
«Мерседес» разгонялся вдоль дома, стремительно приближаясь, но Боря уже мацал в ладони шар синего стекла размером с теннисный мяч. Я узнал снаряд от ампуломета. Было в начале войны такое оружие для поражения бронетехники, прототип реактивного огнемета «Шмель». Стреляло оно вот такими шарами, заполненными горючей жидкостью, воспламеняющейся при контакте с воздухом. Широкого распространения сам ампуломет не получил, поскольку в трубе ампулы зачастую лопались, выжигая к едрене фене стрелка с расчетом в придачу. В результате их стали кидать руками и уже потом для простоты изготовления начали заливать зажигательную рецептуру в бутылки. Вот и весь «коктейль Молотова», хотя неясно, при чем тут Молотов, не он же ампуломет изобрел. В наши дни такой файрболл не снился даже самым заядлым любителям фэнтези.
Боря бросил ампулу прямо в лобовое стекло «гелен-вагена». Синий шар разбился о левую стойку, в воздухе заплясали языки пламени. «Мерседес» приткнулся к поребрику, внутри возникла паника, и Боря, подхватив МГ-34, прицельными очередями изрешетил салон, не давая «светлым братьям» выйти. Подстреленные немцы выпадали из открытых дверей, одежда на них горела, столбом летел вверх белый фосфорный дым. Полвека просидевший взаперти огонь с удовольствием накинулся на машину и все для него питательное, находившееся в пределах досягаемости.
Тут я победил замок и впрыгнул в «Ниву».
— Мотаем, дурень. — Я изнутри открыл Боре дверцу.
Развоевавшийся компаньон сначала забросил на заднее сиденье вещмешок, затем присовокупил к нему ручник и только потом угнездился рядом со мною.
Угловатый внедорожник полыхал как свеча. Когда мы выезжали со двора, над «мерседесом» вознесся огненный гриб — взорвался бензобак.
— Фирменно! — возликовал Боря. Это был восторг победителя. Не исключено также, что ему просто было приятно сжечь дорогую машину.
Как я ни торопился с эвакуацией из зоны военных действий, но все-таки сделал круг по периметру микрорайона, чтобы отыскать убежавшую супругу.
Рискнул не зря: на Мориса Тореза я увидел Маринку, садящуюся в такси.
— Идем наперехват, — оповестил я Борю, врубая форсаж.
Неизвестно, куда повезет и что сделает водитель с растрепанной женщиной, перепуганно лопочущей нечто невообразимое о войне и немцах. Маринку надо было отбивать в любом случае, и я прибавил газку. «Нива» резво обогнала мирно идущую «Волгу». Я посигналил.
Водила поначалу не врубился, чего хотят зверские рожи на пятидверном уродце, но наглядная жестикуляция Бори плюс прислоненный к боковому стеклу ствол МГ-34 убедили его не вступать в пререкания и остановиться. «Волга» прижалась к обочине, я подрезал ее и встал впереди. Извинившись перед шофером, я пересадил Маринку в «Ниву». Со страху приняв меня за «светлого брата», она все порывалась бежать, пришлось чуть ли не силой заталкивать ее в нутро вездехода. Наконец мы отчалили.
— Не стопорни таксер, можно было бы по нему шмальнуть, — зареготал вошедший в раж Боря.
— Окстись, — осадил я его. — Ты не настрелялся, бомбист? Кстати, зачем у тебя в рюкзаке целый склад боеприпасов, ты же в лес собирался ехать их копать?
— Мы туда вовсе не копать едем, — удивил Боря. — В Синяве типа «Зарницы» будет. Вот и договорились взять оружия кто какого сможет. У меня всего-то граната да ампула была.
— Спасибо, запасливый ты наш, — сказал я, — что бы мы без тебя делали! И что сейчас с тобой делать, тоже не знаю. Об этом сражении город теперь много лет вспоминать будет.
— Поехали с нами, — пригласил Боря. — Если ты всех там знаешь, можешь на даче у Пухлого пожить. Там искать вас не будут.
С минуту я обдумывал Борино предложение. Рациональное зерно в нем, безусловно, имелось. Менты нас с говном сожрут. Значит, придется партизанить. «Ржавый бункер — моя свобода».
— Это столь замечательно, что просто звездец. — Я повернулся к Маринке. — Слышала, о чем он говорит? Как ты на это смотришь?
Маринка не отвечала, только смотрела на меня взглядом затравленного кролика. Она превосходно понимала, в какую жуткую историю угодила, и от этого впала в прострацию. Нашу судьбу предстояло решать мне одному.
Одиннадцатая, не дошедшая на скрижалях Завета, заповедь гласит: «Не попадайся!»
От тюрьмы я был готов бежать хоть на край света.