Между тем 7,62-миллиметровых патронов нам требовалось много, винтовочных и пистолетных. В арсенале Пухлого преобладали совдеповские системы, которыми он вооружил нас для больших маневров. Гулять — так от души! Боре был выдан ручной пулемет Дегтярева с полным диском, Дима получил самозарядную винтовку Токарева, Крейзи оснастили пистолетом-пулеметом Шпагина. Балдорис скромно удовлетворился бывшей у него трешкой. Я вообще пошел налегке, как турист. Ружье брать не стал, я и в городе настрелялся. Пистолет Стечкина, завернутый в чистую тряпку, покоился в сидоре. С волыной, не раз меня выручавшей, я не расставался даже в лесу.
Таких бесогонов многострадальная Синява еще не видывала. Акимов пришил наискось по верху ушанки отличительную красную ленту и стал совсем похож на партизана. Глинник с Балдорисом смахивали на вернувшихся с передовой гансов, а Крейзи вполне мог проканать за дикого ополченца. В таком колоритном прикиде наша банда, кряхтя и лязгая, выкатилась жутким похмельным утром в хмурый ненастный лес.
Похмельный упадок сил дал о себе знать: все быстро продрогли и захотели есть. Перед отправкой ни у кого с бодуна кусок в горло не лез, но потом расходились и проголодались. Балдорис размял натертые ноги и жаловался. Бесполезное железо на плечах давило к земле. Провиант в вещмешках тоже весил изрядно. Поэтому решили сделать привал, но сначала наметили добраться до плодоносного участка, ибо после обеда на большой переход сил ни у кого не останется. Ближайшим трофейным Клондайком были карты. Когда мы доплелись туда, солнце уже находилось в зените.
Встали лагерем. Наиболее сознательные умелись за дровами, самые умные занялись кухней. Я достал из рюкзака лопату, насадил на черенок и прощупал пятачок для костра на предмет мин и снарядов. Ничего подобного не нашел. Если и лежит в глубине торфа патрон-другой, ничего страшного. Разогреется, хлопнет — подпрыгнут угли, может быть, взлетит зола, да и только.
Пухлый первым делом выбрал парочку стоящих рядом деревьев, повесил на них гамак и улегся. Закутался в одеяло, как в кокон, и на все вопросы отвечал: «Шли бен зи на хуй, аллее». Одеяло у него было старое, в латках, обгоревшее по краям. Классический походный вариант, образующийся из совершенно новой вещи за пару сезонов.
Брошенные проводником на произвол судьбы, мы самостоятельно занялись стряпней. Главным кулинаром был я. Мне помогал Акимов. Процесс готовки отнял у нас менее часа. Друзья стянулись на запах, окружили костер и смотрели на булькающее варево, пуская слюни. Только Дима непринужденно говорил по мобиле. До него опять дозвонились.
— Готово. Суп из семи залуп, — ко всеобщему удовлетворению, объявил я, снимая с огня казанок. — Давайте кушать, уважаемые синьоры!
Синьоры с ложками наготове возбужденно задвигались, пуская слюни. Призыв возымел действие. Закачался гамак, из кокона проклюнулась голова Пухлого, одетая в шнурованный на макушке ватный подшлемник, какие носят строители и портовые рабочие.
— Уже? — скривилась раздутая от сна и алкоголя рожа.
— Давно уже. — Пухлый, конечно, сволочь, но обижаться на него было бы глупо. — Дуй к огню.
Вова присоединился к нам. Забряцали котелки» От варева шел густой пар. Присевший на пенек Глинник был вылитым пленным гансом в партизанском лагере. Он энергично шуровал складной ложкой-вилкой, приклепанными к ручке. Столовый прибор был у него настоящий, вермахтовский.
Будучи в центре пристального внимания, котел быстро опустел. Сыто рыгая и попердывая, следопыты разбрелись по поляне. Закурили. При полном безветрии в лесу заплавало столько дыма, будто стреляли целую неделю.
Интенсивный марш и плотная трапеза на свежем воздухе возымели чрезвычайно оздоровляющее действие. Насмолившись вдоволь, мы принялись собирать инструмент. Крюки и лопаты для удобства несли разобранными. Пухлый повел нас к богатой делянке. На удивление, последствия вчерашнего пира ощущались значительно меньше. Поначалу об одну колдобину тупо спотыкалось трое-четверо идущих гуськом людей, но затем походняк выровнялся, шаг стал упругим. Я имел честь наблюдать за оживлением товарищей, поскольку сначала шел замыкающим, но, видя, что никто ничего не теряет и надобности контролировать стадо нет, вырвался вперед и догнал Пухлого. Из-под ног выпрыгивали коричневые земляные лягушки. Пухлый колол их щупом, нанизывая как на копье. Лягушки пищали и дохли. Пухлый только посмеивался.
Свой подшлемник он успел сменить на вэвэшную бескозырку. На боку его болтался «шмайссер», а по бедру тяжело колотил подсумок с запасными рожками. Вид Пухлый имел самый злодейский. Нечто вроде одичавшего энкавэдэшного диверсанта.
Вскоре под ногами захлюпало. Показались бурые зеркала торфяников. И началось…
Балдорису фартило так, что остальным просто делалось обидно. Совершенно походя выудил револьвер неизвестной системы. Мы такого раньше не видели, не подозревали даже, что такие существуют. Револьвер имел в барабане четыре гнезда под немецкий винтовочный патрон 7,92 мм. Это была вершина эволюции фаустваффе Второй мировой войны.
Испытывать монстра доверили владельцу. В бескислородной среде железо сохранилось великолепно. Наспех просушили волыну. Набили барабан патронами из «водяного» цинка. Балдорис поудобнее взялся аа рукоятку и надавил на спусковой крючок. Осечка. Гансовские маслята тоже порой дают сбои. Осмелевший Болт вторично взвел и спустил курок.
Выстрел подбросил его руку на полметра вверх. Отдача из-за грязного дульного канала была настолько сильной, что Балдорис сделал шаг назад. Удивительно, как только револьвер не вылетел из пальцев, заряд был все-таки мощный.
— Ух ты, вот это дало! — Мы столпились вокруг Болта, с интересом разглядывая дымящуюся пушку.
— Чуть руку не оторвало, — пожаловался Балдорис, растирая левую кисть. Он был левшой.
— Надо было слабее держать, — запоздало подсказал Глинник, — тогда сила отдачи ушла бы на полет. Вырвался бы из пальцев и пускай кувыркается себе в воздухе.
— Запястье-то не вывихнул? — деловито осведомился Аким. — А то как потом будешь ложку держать?
— Я правой ем. — Балдорис морщился, массируя руку. — Но тряхнуло — мама, не горюй!
— Зато ствол прочистился, — цинично резюмировал Пухлый. — Теперь его не разорвет, можно всем стрелять.
Постреляли все. Ухайдакали десятка три патронов. Револьвер раскалился и высох. От него пахло горелым торфом. Нашмалявшись вдоволь, мы с Акимом замутили обед, а покалеченный, но счастливый обладатель четырехзарядного чудовища принялся протирать и смазывать свою находку.
Костерок еще тлел. Перед тем как оставить лагерь, я положил в огонь две жердины, чем избавил себя от лишних хлопот.
— Шпах! — приветствовал нас очаг взрывом необнаруженного патрона. Должно быть, лежал неглубоко. Сосновые хлысты вздрогнули, один чуть откатился, роняя искры.
— Ты же прощупывал, — с укоризной сказал Аким.
— И на старуху бывает проруха, — пожал я плечами, — как тут все патроны углядишь, когда ими земля буквально пропитана! Здесь же, когда бои шли, леса не было. От Синявы остались только выжженные поля, где воюющие стороны ездили на танках друг по другу! А ты меня из-за одного патрона винишь.