— Мужики, бабы, ликуйте! По вашим кредитам всем скощуха вышла. Светлый князь Великого Новгорода милость явил. Завтра возле складов Едропумедовых раздача начнётся. Будем по спискам изъятия смотреть, кому чего положено, и, что осталось, что ещё не продано, возвернём. Слава светлейшему князю Лучезавру!
— Слава! Слава! Слава! — от души откликнулся народ.
Под страхом смертной казни кабаки были временно закрыты. Лоцманы, гребцы, водоливы и прочая братва раздуплялась после пьянки и усердно мастрячила матчасть. Речной караван готовили к отправке. Наконец знаменательный день наступил. В Богоявленском соборе универсальные попы отслужили молебен. В часовне святого Николая заклали в жертву парня. Водяному царю кинули с моста девку. На Цнинской набережной заиграл оркестр. Медленно растворились ворота Нижне-Цнинского шлюза, и вода с оглушительным шумом рванулась в Цну. Ударили вёсла, суда медленно стронулись и поплыли в Великий Новгород. Щавель простился с Литвином.
— Жги к светлейшему, не спи, смотри в оба, — проинструктировал сотника старый командир. — Отвезёшь казну и догоняй нас. Верхами, без обоза ты быстро успеешь. Мы торопиться не будем, всяко подождём тебя до Москвы.
— Будет исполнено! — рьяно выпалил Литвин. Ему нравился командир. От боярина исходила благость мудрости и надёги. Столько знаменательных дел сразу сотнику творить ещё не приходилось, а свершения княжеского посланника неизменно удавались и удавались. Это внушало почтение и уверенность, что в дальнейшем тоже всё пройдёт гладко.
— Тогда в путь, — отправил Щавель конвой из тридцати ратников.
Конфискат раздавали по спискам, под охраной оставшихся витязей и руководством Карпа. Открыли ворота, поставили столы, разложили учётные книги. Парни и обозники принялись подтаскивать шмотки с бирками, выкликать имена. Толпа волновалась, гудела, но дружинники добрым словом неизменно призывали к порядку. Карп стоял в стороне, рядом со Щавелем и лепилой, сердито глядя на беснующуюся чернь.
— Бог даст денежку, а чёрт дырочку, и пойдёт божья денежка в чёртову дырочку, — пробурчал знатный работорговец. — Это быдло не сломить. Пило, пьёт и будет пить, — он сплюнул под ноги. — Не на кредиты, так в кабак спустит.
— Раньше-то сдерживались, — заметил Щавель.
— Раньше не было разгула потреблятства, а ныне привыкли. Развращённое сердце, если не сможет утолить жажду в шопинге, будет алкать азартных игр и шнапса. Это как с рабами. Если убежал, вкусил разок воли, всё — дальше можно голову сечь. Как ты его ни сковывай, найдёт способ смыться или неудачными попытками тебе всю малину удобрит. Опорочил городское население проклятый близнец.
— Ты знал Близнецов?
— Обоих, — вжал подбородок в грудь Карп.
— И как тебе Медвепут?
— Да такой же. В точности такой же.
— Они ходили вместе, как один человек, часто в обнимку, — добавил Альберт Калужский. — Издалека даже виделось, что это двуглавый широкоплечий манагер. Неприятное, скажу тебе, зрелище.
— Да, так и было, — признал Карп.
— Понимаю, близнецы, — кивнул Щавель. — Что ж они вместе править на Селигере не остались?
— С ханом, как ты говоришь, вступили в сговор. Пришлось разорваться ради исполнения генерального плана по сбору средств. Беркем уболтал, он может. Колдун… Нет в нём ничего святого, светлого, — Карп помрачнел, насупился, припомнил из своих походов в ордынские земли нехорошее, кашлянул в кулак. — Басурманское в нём одно, да-а… Знаешь, бывает такое, что русскому не понять, не принять душою. Совсем оно на другой стороне. Лепший кореш хана — светящийся орёл Гафур. Неведомой басурманской волшбой заточил хан Беркем дух Гафура Галямова в орла из Пятигорска. Поговаривают также, что Гафур сам заточился, но не это важно. Хуже, что летает Гафур и тянет из людей дыхание. Узнать его можно во тьме по зелёному призрачному свету. Когда свет мерцает, Гафур кушает.
— Тьфу, — в сердцах сплюнул Альберт через левое плечо. — Тьфу! Тьфу! — и обвёл вокруг сердца обережный круг.
— Вот такая вот положуха, — злорадно зыркнул на него караванщик.
«Лузга об этом ничего не рассказывал, — подумал Щавель. — Надо будет расспросить в дороге», — а вслух сказал:
— Как же в Белорецке волшба прокатывает, если там повсюду электричество?
— Почём я знаю, что орёл этот в ставке у хана живёт? — буркнул Карп. — Говорят, что он вообще живёт на этажерке, а этажерка та стоит в доме старого колдуна. Беркем его, наверное, навещает. Да кто их, басурман, разберёт, что у них там за порядки в Орде, — и заключил: — Там всё такое. Недаром Железная Орда ещё зовётся Чёрной, а Русь возле неё Проклятой. Только на нашем берегу Волги Русь становится Великой.
— И только под крылом светлейшего князя — Святой, — поставил точку Щавель.
— Да-да, — подтвердил Альберт. — От басурман чем дальше, тем лучше. Ты ещё башкортов не видел, боярин.
— Видел, — обронил Щавель. — Гоняли мы их от Великого Мурома.
— Ты был в Муромских клещах? — выпалил Альберт, потом сопоставил что-то, сообразил и замолк с приоткрытым ртом.
— Я и был клещами, — губы старого командира тронула мечтательная улыбка, от уголков глаз разбежались морщинки. — Перед залпом тысячи лучников бессилен даже эскадрон конных автоматчиков. Наше дело напор и тактика, как говорит светлейший князь. Напор и тактика. Обход, охват и комбинированный способ. А также бой из засады.
— Это ты когда, при хане Кериме? — выпятил губу, вспоминая череду басурманских правителей, Карп.
— При хане Иреке. Беркем пять лет назад на должность заступил, до него восемь лет правил Керим, до него хан Равиль.
— Странные они какие-то, — Альберту не терпелось вступить в разговор на важную тему политики. — Сменяются раз в четыре года или опять на четыре заступают.
— Не сами заступают, их народ выбирает, — прогудел Карп.
— Вот это считаю глупостью, — обронил Щавель и сокрушённо покачал головой. — Как может какая-то чернь решать, кому править? Как она вообще может прилюдно высказывать своё подлое мнение о достойных людях? Как могут вот они, — указал он лёгким кивком на теснящуюся у раздачи толпу, — выбирать из таких, как я? Они живут, как скот, руководствуясь низменными устремлениями, ведомые чувствами, не знают грамоты, не говоря уж о тонком искусстве власти и сложнейшей расстановке сил. Как они могут правильно выбирать, если бродят во тьме? Уму непостижимо. Я слышал, что в Орде принято узнавать о будущем хане мнение каждого и считаться с ним. Но ведь это же скотство и чистой воды безумие, они даже мнение баб учитывают.
— По-ихнему, по-басурмански, это называется охлократия, когда охломоны всякие голос имеют, — гулко хохотнул Карп. — Но, чтобы бабы выбирали хана, об том даже я не слыхивал.
— Если мы признаём, что в Орде хана назначает на престол любая чернь, то можем допустить, что и бабы выбирают наравне с мужичьём.