Выбросил окурок, честь мне отдал, и рванул назад, отставших подгонять.
Честно говоря, я только тогда дух и перевел. Докурил, в танк забрался — двинулись. Километра за четыре до города грохот даже сквозь шум мотора пробиваться стал, и дымы впереди сплошным столбом, неба не видно. Чувствую, мясорубка там страшенная. Велел радисту штаб вызывать, а сам в бинокль уставился, высматриваю, что видно.
Минут через пять кричит мой радист:
— Товарищ капитан! Поймал волну, слушайте!
Я подключился — мамочки мои! В наушниках чего только нет: мат, стоны, визг какой-то, грохот… Ну, мы еще чуток ближе подошли — связной с приказом прибегает. Мол, всеми силами…
Ну, я и рванул «всеми силами». Двадцать восемь машин — шутка разве? Это потом уже выяснилось, что в этом месте Гот тремя танковыми дивизиями наступал…
* * *
— Скала один, два, три! Уступом влево… ВПЕРЁД!!!
…Вот они, сволочи! Темно-мышиного цвета вражеские танки. Сплошной стеной, излюбленным немцами клином рвутся вперёд. На передней линии — средние «четвёрки», образующие боковые грани «свиньи», в середине — лёгкие машины: «двойки», чешские трофеи, «тройки». И все ведут беглый огонь с ходу по наспех отрытым ячейкам пехотного полка. Поле перед «махрой» забито подбитыми машинами, и я с ужасом понимаю, что это в основном наши же «Т-26» и «БТ»…
Надо срочно что-то решать, и я ору в микрофон:
— Окопы не пересекать! За линию обороны НЕ ВЫХОДИТЬ!!!
Показывая пример, останавливаю свою машину, не спеша ловлю в прицел головной немецкий танк:
— Бронебойным…
— Готов!
Глухо лязгает затвор танковой пушки, скрывая от взглядов желтоватую латунно донца гильзы. Я непрерывно подкручиваю маховички наводки, держа в прицеле срез угловатой вражеской башни. Ещё немного, ещё… пятьдесят метров, тридцать, двадцать…
— Огонь!
Гулко ахает выстрел. Есть! Мой противник словно спотыкается и замирает на месте, откидывается верхний люк, но из машины выскакивают не люди, а мощный язык пламени. Тут же открывают огонь другие танки моего батальона. Пулемётчики малых башен бьют из «ДШК» по удирающим немцам и лёгким танкам. Отбили! Ура! Слышу радостные крики пехоты, кто-то начинает барабанить по броне. Откидываю люк и высовываюсь: вот это да! Неожиданная картина: позади башни стоит политрук и молотит по броне рукояткой пистолета.
— Что случилось, товарищ бригадный комиссар?
— Почему стоите?! Вперёд, контратаковать врага, уничтожить!
Рассмотрев чин, поясняю:
— Товарищ бригадный комиссар, нельзя! У меня двадцать восемь машин, у них — около двухсот! Они же нас за секунду сожгут!
— Трус! Расстреляю! Вперёд!
— Товарищ бригадный комиссар! Да поймите вы — пожгут нас без толку! А здесь мы немцев можем хоть сутки держать, пока подкрепление не подойдет. К вечеру ещё два батальона из нашего полка должны подойти — тогда и ударим!
У комиссара на губах выступает пена. Он еще что-то кричит и вдруг вскидывает пистолет, стреляя в меня. Мимо! Второй выстрел он сделать не успевает. Сзади слышен могучий гул, и из дыма появляется массивный силуэт «Т-28» второй колонны. С брони соскакивает наш особист Шпильман, сталкивает комиссара на землю и выбивает из руки пистолет. Тот орёт дурным голосом, ничего не соображая от испуга;:
— Сдаюсь! Сдаюсь! Нихт шиссен!
— Сука!!!
Один из пехотинцев молча выскакивает из окопа и с хеканьем всаживает в живот комиссару гранёный штык. Гулко бухает выстрел. Моисей улыбается и кивает мне:
— На этот раз я вовремя, капитан!
— Александр…
— Вовремя, Сашка?
— Ой, вовремя! На пять минут бы опоздал — и к тем ребятам, — я киваю на разбитые танки, — и мы бы прибавились…
— Принимай пополнение наши орлы ещё четыре машины успели починить, а к ночи, глядишь, ещё пять-шесть подойдёт…
Вместе с ним находим командира пехотного полка и договариваемся о взаимодействии. «Пехтура» быстро отрывает нам капониры, заваливает торчащие над землей башни ветками и всяким хламом. Пока есть возможность, отрывают и запасные позиции. Дело идёт быстро, поскольку воронок хватает, а почва песчаная. Часа через два все машины укрыты и надёжно замаскированы. Немцы пока больше не дёргаются, да и время уже почти восемнадцать часов. Может, и пронесёт…
Нет, сглазил за час до заката они предпринимают ещё одну атаку, которую мы тоже успешно отбиваем, добавив к нашим танкам ещё четырнадцать вражеских факелов. Ночное дежурство берёт на себя пехота, а несколько ребят вместе со Шпильманом уползают пошарить на поле боя…
Возвращаются они только часа через два, с гостинцами и трофеями: прежде всего это немецкие пулемёты, которые с обоюдного согласия передаются пехоте, у которой на роту бойцов — по одному «ДШК». Где остальные — неизвестно. Затем несколько «парабеллумов», документы, и даже карта с нанесённой на утро обстановкой. Напоследок, подмигнув, Моисей достаёт бутылку настоящего французского коньяка.
— В головной «четвёрке» достал, где и карта была. По сто грамм? Положено!
Я не отвечаю, а подсвечивая фонариком замираю над листами германской карты немцы стоят под Жабовичами, стрелка ведет через Брест, и, судя по-всему, окружили Гродно…
Объясняю это Шпильману, тот тоже становится серьёзным. Подумав и посовещавшись с пехотинцами и офицерами батальона, решаем, что это «липа». Ну не могут фашисты в первый же день так нас потеснить! Столько войск, столько танков, огромное количество самолётов — и вдруг почти на двести километров в первый же день?! Не верю! Не верю, и всё тут! Ничего, сейчас наши ребята подойдут, сразу всё станет ясно…
Утро начинается с бомбёжки. На этот раз нам «везёт»: бомбят не пикировщики, а обычные бомбардировщики. Десятки огромных двухмоторных машин работают с высокой горизонтали, и поэтому в расположении падает совсем немного бомб. Основная масса ложится на поле боя, и несчастным, уже подбитым и сгоревшим машинам достаётся вновь. Всё заволакивает дымом и пылью, но нам всё же легче под прикрытием брони, чем пехоте в окопах. Наконец, немцы улетают, зато начинает трещать рация выдвинутый дозор докладывает, что идут…
* * *
— Бронебойным!
— Слева, слева!!!
— Ах, гад…
— Прощайте, товарищи!
— На тебе, сука, нна!
— Коля, держись!
Они снова шли клином. Но на этот раз впереди мчались шустрые «Pz-II», непрерывно поливая боевые порядки пехоты из двадцатимиллиметровых автоматических пушек.
— Не стрелять! Подпустить ближе! Огонь по моей команде!
Поздно… У кого-то не выдерживают нервы. Гремит первый выстрел, затем, не разобравшись, начинают и остальные. Напрасно я надрываю связки, крича в эфир о демаскированных позициях…