— Ты чего?
— Ещё свои собьют…
Но против ожидания ни один наш самолёт в воздухе не попадается и вскоре тяжёлая машина заходит на посадку. Несколько толчков, какие-то почти что танковые рывки — и самолёт замирает на месте. И тут же из леса выскакивает толпа бойцов с винтовками наперевес, и с криком «Ура!» устремляется к нам. Открываем нижний люк и вылезаем из самолёта. Когда красноармейцы подбегают ближе, то замечают, что мы свои и начинаются непонятки. Вовка усмехается и кричит:
— Петрович! Получай новую машину! Поменялся с немцами!
Из толпы выходит средних лет боец и ошарашенно глядит на него:
— Товарищ старший лейтенант, вы?!
— Я, Петрович, я. Принимай машину.
Вылезаем из-под нависающего брюха самолёта. В этот момент расталкивая бойцов вперёд выходит полковник с малиновыми петлицами госбезопасности:
— Старший лейтенант Столяров?
— Я, товарищ полковник!
— Откуда вы?
— Во время выполнения задания был сбит. На вражеском аэродроме произвели диверсию, уничтожив склад боеприпасов и горючего, во время паники, вспыхнувшей у немцев, убили лётчика и угнали фашистский самолёт!
Тот недоверчиво качает головой, но «Хейнкель» говорит сам за себя. Кивнув на меня головой, товарищ из особого отдела подозрительно спрашивает:
— Кто это с вами?
Брат хочет ответить, но я кладу руку ему на плечо и в свою очередь рапортую:
— Капитан Столяров. Командир 2-ого батальона средних танков 57-ого полка 29-ой дивизии. Выхожу из окружения с 23 июня, после гибели батальона.
— Документы есть?
— Конечно.
Лезу в карман и достаю из гимнастёрки удостоверение личности вместе с партбилетом. Полковник на глазах добреет. В это время вмешивается Владимир:
— Товарищ Забивалов! Это мой родной брат! Готов подтвердить его личность и всё, что он скажет.
Он без спроса снимает с моего плеча сумку и вынимает из неё немецкие документы. «Особист» открывает, несколько секунд рассматривает, затем удивленно присвистывает:
— Ого! Целый обер-лейтенант!
Потом сижу в его землянке и жду машины, которая должна придти на аэродром. Меня отправляют в тыл на переформирование. Забивалов закончил писать сопроводительные документы и сел покурить. Я присоединяюсь. Минуты три молча дымим, вдруг он спрашивает:
— А Бригитту… Тоже ножиком? И рука не дрогнула?
Соображаю, что документы обер-гефрайтора остались у меня, и молчу. Забивалов понимающе кивает.
— Озверели мы на этой войне. Вроде, вот женщина, а тоже воюет. Жалко. Ей бы детей рожать…
— Наши девчонки тоже сейчас дерутся.
Поднимаюсь, подхожу к столу, на котором лежат документы фашистов. Молодые, крепкие ребята. Их лица на мгновение встают передо мной, только уже мёртвые, залитые кровью. Ожесточившись, вспоминаю колонну. Затем беру «зольбух» Бригитты. Их книжечки выскальзывает фотография владелицы и письмо.
— Можно?
Полковник понимающе кивает головой:
— Ты только это… не отсвечивай ими. Сам знаешь, среди нашего брата и дураков хватает.
Аккуратно вырываю адрес из конверта и кладу в трофейную сумку. Хорошая вещь! Толстая, но мягкая кожа. Фотография на блестящей глянцевой бумаге. Да… Химия у немцев всегда на высоте была. Немка здесь снята ещё в гражданской одежде, и не скажешь, что враг. Глаза у неё вроде голубые были…
Впрочем, оно и хорошо, что в «гражданке». Не так опасно, а то найдётся какой-нибудь придурок, да напишет донос, что капитан Столяров таскает с собой в сумке фотографию фашистской подстилки. И поедешь ты, Саня, опять на Север, только в другую сторону. Лес пилить. И это в лучшем случае, а то и прямо на месте грохнут, сейчас война, так что разбираться особо не будут…
Снаружи раздается шум мотора — подъехал обещанный мне «ЗиС». На прощание крепко обнимаемся с братом, пожимаем руки с Забиваловым и я запрыгиваю в кузов. Трогаемся… Эх, ночами по своей земле пробираемся…
…Я еду в свою эскадрилью. После возвращения из нашего веселого путешествия по немецким тылам двое суток пришлось провести в особом отделе, хоть Забивалов и был категорически против. Сначала дивизии, потом — фронта. Не скажу, что особисты душу из меня вынимали, но вопросами, расспросами и допросами замордовали вконец. День и ночь одно и тоже: «как да где это мы с Сашкой умудрились раздобыть немецкий самолет А где я жил во время учёбы А как звали нашего инструктора в Энгельсе А как точно называлось то место, где мы с братом в Финляндии встретились А чем наш отец занимался до 1917 года»…
Венцом мышления бойцов невидимого фронта стал такой вопрос: «а где вы, товарищ старший лейтенант научились пилотировать немецкий самолет?» В ответ на это я мог только икать. Ну, не хохотать же этим бестолочам в лицо?..
Не знаю, сколько еще мог продолжаться этот театр, но неожиданно все прекратилось. И вместо очередного допроса мне приказали немедленно привести себя в порядок — побриться, глядеть молодцом (это после пары бессонных-то ночей!) и отправляться на доклад к командующему авиацией фронта, генералу Копцу (или Копецу? Кто-нибудь знает, как склоняется фамилия Копец?).
Тот суров, как и положено командиру такого ранга. Выглядит смертельно усталым: круги под глазами, руки чуть дрожат. Кажется, будто генерал слегка пьян.
Копец выслушивает мой доклад, молча кивает. Когда я дохожу до захвата «Хейнкеля», поднимает голову и его глаза не то, что сверкают, а светлеют, что ли. Как олово, когда на него солнце попадает.
— Молодец, — негромко роняет он. — Можете, если захотите…
Когда я заканчиваю, командующий еще с минуту молчит. Потом молча протягивает назад руку. Адъютант, капитан с лицом загнанного зверя, подает ему красную коробочку. Генерал тяжело встает и подходит ко мне:
— За мужество и героизм, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, от имени и по поручению Верховного Совета СССР…
Расстегивает мне ворот гимнастерки, отвинчивает изнутри медаль, и на ее место помещает «Красную звезду». Прокалывает шилом новую дырку, и «За отвагу занимает» свое место.
— Носи, сынок. Заслужил.
— Служу трудовому народу!
Он смотрит мне прямо глаза. Его губы чуть шевелятся, и я с трудом разбираю тихое, предназначенное только для моих ушей, «все бы так служили».
— Товарищ генерал-майор. Разрешите обратиться.
Он вопросительно смотрит на меня.
— Товарищ генерал-майор. Ходатайствую о награждении капитана Столярова. Если б не он, я бы один не выбрался…
Копец молча кивает, показывая, что прием окончен. Я козыряю, и строевым шагом выхожу прочь. «Красная звезда»? В самом начале войны? А не плохо, совсем не плохо! Если так пойдет дальше — быть мне Героем!