Прочие найденные в кабине вещи вроде зажигалки, опасной бритвы, и прочей мелочи, отдаём ребятам. Пора забирать патроны и ехать назад, в расположение. Да и пованивает здесь — мозги и кровь из разнесённой очередью головы аса забрызгали всю кабину. Противно…
Взбираемся наверх, потрошим патронные коробки. Небогато, но лучше, чем ничего. Выбираемся на свежий воздух и отдаём нашим подарки. Сваливаем ленты на пол кузова. Пора ехать назад…
Зато — бывает же! — из-под под груды обломков первого сбитого «сто одиннадцатого» вытаскиваем целых шесть лент. Сами не ожидали! Теперь и на пару вылетов хватит! Счастливые и довольные возвращаемся в полк, и я иду к Чебатурину. Надо сдать документы и карту. Майор сидит у приёмника в своей землянке и слушает радио. При моём появлении он оживляется:
— С чем пришёл, старший лейтенант?
— Да вот, за патронами ездили, товарищ майор. Там нашли…
Я выкладываю на стол планшет. «Особист» открывает сумку и начинает извлекать оттуда вещи. Карта сразу уходит отдельно, с ней поработают настоящие специалисты. Так, несколько писем. Это тоже по его части. Пачка сигарет. Майор вертит её в руках, по слогам читает: «жи-та-нес». «Житан», что ли по-нашему?
— Ого! Французские! Будешь?
Он открывает её и протягивает мне. Беру непривычную иностранную штуковину. Коричневая какая-то, но пахнет хорошо. Затем на столе появляется куча фотографий. Что ж, посмотрим на покойника.
Фашист оказывается молодым. Судя по внешнему виду, почти мой ровесник. На добротной коричневой бумаге, травленной сепией и с фигурными вырезами по краям, запечатлён истинный ариец. Высокий, белобрысый. Где-то на отдыхе, на фоне захваченных городов. Чебатурин неожиданно тычет пальцем в одну:
— Это Париж. Видишь, Эйфелева башня.
— Где? Вот это?
— Да.
Сзади немца возвышается высоченное решётчатое сооружение.
— Эту башню спроектировал и построил великий французский инженер Жан Эйфель. Ещё до Мировой войны.
— Здорово. И всё ещё стоит?
— Как видишь.
— Хороший ориентир.
Майор неожиданно смеётся:
— Тьфу на тебя! Всё тебе ориентиры, пеленги, приводы. Совсем лётчиком стал. Наверное, скоро и по земле в столовую да в сортир по азимуту ходить будешь…
Через несколько карточек улыбка сходит с его лица, да и у меня тоже. Это снято у нас на Родине. Горящие танки, разрушенные дома, убитые красноармейцы. А это что? Я не верю своим глазам, не может быть! Нет! Майор смотрит на моё лицо.
— Что с тобой? Эй, старшой, ты что?!
Я беру карточку и смотрю на запечатлённое на ней лицо, затем переворачиваю. Есть надпись, по-русски: «Моему любимому Георгу от любящей Екатерины. Помни меня». Моя бывшая невеста стала фашистской подстилкой! Как же я мог! Как не разглядел её гнилую сущность!
Сквозь шумящий в ушах гнев прорывается голос:
— Старший лейтенант Столяров! Что с вами?!
Непослушными от злости губами я выдавливаю из себя:
— Н-ничего, товарищ майор. Это я так. От злости. Вы посмотрите — это же русская. Вот надпись, видите?
Он смотрит на меня, затем на чернильные строки. Неожиданно щёлкает зажигалкой.
— Закуривай, старший лейтенант.
С минуту мы оба молчим, пыхтя трофейными сигаретами. Ничего табачок. Крепкий. Я чувствую, как меня отпускает.
— Знакомая?
— Бывшая невеста. Извините, товарищ майор, не разглядел затаившегося врага.
— Не мели чушь, Володя! Скажешь тоже… нет здесь твоей вины. Ни капли. Война, она брат такая… Словом, как проявитель фотографический работает. Выявляет натуру человеческую. Где какая гнильца в людях есть — наружу выносит. А если человек истинный — закаляет его характер. Так что… Жаль только, что кровью мы за это платим. Людской кровью…
— Товарищ майор, просыпайтесь, прибыли!
Это старшина Сидорчук. Наш главный добытчик и снабженец. Если бы не он — вряд ли мы и местом бы разжились и вообще бы, выехали. После, так сказать, беседы с Еременко, нас опять послали в тыл на переформирование. И всё бы ничего, да только дело погано обернулось.
У Конотопа мы немцев удержали, а вот те, кто нас сменил — попятились и город сдали. Правда, сумели удержаться на окраинах. Но фрицы все-равно проломили оборону на их правом фланге и устремились в тыл нашим частям… бойня была жуткая! А паника — ещё больше. Всё перемешалось, и опять нам пришлось бой в пехотном строю принимать.
Только артиллерии уже на подмогу не было да трофейного вооружения. Что по штату полагалось, с тем и вышли против танков. А это эсэсовцы из «Рейха» оказались…
В общем, не выстояли. И пришлось нам на Ворожбу идти. Такого как там, я в жизни не видел! Настоящая людская каша! Машины в пять рядов, люди сплошной толпой, кони, повозки… немцы сверху постоянно висят…
Под конец уже даже не прятались от них — убьёт — так убьёт. А не убьют — так дальше пошагаем. Разбитые машины в кювет свалим, чтобы не мешали, убитых на обочине сложим, и дальше идем. Даже хоронить некогда было. Отстанешь — верная смерть. Жуть просто, сущая жуть. Такого как там, я никогда больше не видел…
Правда, ребята потом рассказывали, что под Пирятиным, в Киевском котле, ещё страшнее было. Но я там не был, так что и врать не буду — мне и того тракта хватило, по которому сам шёл. А в Ворожбе нас встретили…
Не скажу, что ласково, но определённость появилась. Как узнали, что мы танкисты, так сразу на поезд и в тыл. В Москву, на танкоремонтный завод, получать технику из ремонта. Только вот, заразы, литер дали, а вагон — нет! Добирайтесь, как хотите. Если бы не старшина Сидорчук, так бы и ползли бы на своих двоих, наверное. У него родственник какой-то нашёлся, словом, в той суматохе нашли мы четыре теплушки, подцепили их к составу с эвакуированными станками и поехали на Восток. А в Курске уже к московскому составу присоединили, да еще и пайком на дорогу снабдили…
А уж когда в Москву прибыли, так даже и обмундирование новое смогли получить. Поселили нас в казармах недалеко от завода, так что, пока танки наши ждали, занимались мы тем, что рабочим помогали. Танкисты, они ведь народ такой… технически грамотный, так сказать. Нашлись у нас и сварщики, и мотористы, и оружейные мастера, так что без дела сидеть не пришлось, только вот кормёжка в тылу, извините, тоже по тыловой норме. Если бы не бесплатная столовая при производстве — то вскоре и ноги бы не смогли таскать. Зато свои машинки сами делали. Поскольку приходили они на ремонт в таком состоянии, что иногда приходилось бывшие экипажи в самом прямом смысле лопатами выгребать… Э-эх…
* * *
…Конец сентября. На фронте затишье. Странное какое-то затишье: летом и в начале сентября враг ломился так, что до сих пор аукается, а теперь вот, получается, притормозил. В Сводках всё время передают о том, что ведутся упорные оборонительные бои, враг удерживается на старых рубежах.