С такими мыслями я бреду по Москве. Люди улыбаются мне, военные отдают честь. Может, зайти в ресторан? По аттестату я получил кучу денег… Но есть пока не хочется. Посмотрев на часы, с огорчением направляю свои стопы на вокзал. До поезда осталось чуть больше двух часов. Зато посмотрел город.
Едва приближаюсь к площади трёх вокзалов, как мимо мчится кортеж. Несколько чёрных «ЗиСов», пара «Эмок». Невольно замираю на тротуаре и отдаю честь. Автомобили пролетают мимо, затем вдруг берут к обочине и останавливаются. Из одной выходит лощёный офицер НКВД и направляется ко мне. За три шага переходит на строевой и, отдав честь, спрашивает:
— Товарищ Столяров?
— Так точно!
Лейтенант с облегчением улыбается неожиданно открытой улыбкой и продолжает:
— Вас просят пройти в машину.
Понятно, что там кто-то из очень высоких чинов, но на всякий случай я шёпотом переспрашиваю:
— А кто?
— Лев Захарович. Мехлис.
Вот это номер! Узнать на ходу, остановиться! Похоже, что он мой ангел-хранитель! Подхожу к «101-му», дверца уже предупредительно распахнута. Залезаю внутрь. Ну, ничего себе! В машине не только товарищ Мехлис, но и ещё один человек, известный всей стране, Лаврентий Павлович Берия! Лев Захарович долго трясёт мне руку в крепком рукопожатии, затем представляет:
— Знакомься, Лаврентий: это и есть тот самый Столяров, спаситель мой на Финской Войне. Себя подставил, но командира — защитил!
Берия неожиданным баском выдаёт:
— Ай, молодец! Коммунист?
— Так точно, товарищ Верховный Комиссар НКВД!
— Э, дорогой, просто давай: Лаврентий Палыч.
— Так точно, Лаврентий Палыч.
Берия улыбается, а затем вновь спрашивает:
— Танкист?
— Так точно, Лаврентий Палыч!
— На чём воевал?
— Вначале — на «Т-28», затем на «КВ» пересел.
— А где?
— Карелия, Особый Западный, Украина, Подмосковье, Мясной Бор.
Он мрачнеет.
— Сейчас там тяжело. Вот, понимаешь, хотим Мерецкова сменить, послать туда Власова. Слыхал?
— Слышать — слышал, Лаврентий Павлович, а воевать вместе — не пришлось.
— И ладно. Хороший командир. Обещающий. А сейчас, что в Москве делаешь?..
Не нравятся мне эти вопросики, да и совсем «товарищ НКВД» инициативу в разговоре перехватил. Льву Захаровичу слова вставить не даёт. Но с ТАКИМ человеком не поспоришь, и я послушно отвечаю на вопрос.
— Получил направление в Нижний Тагил. За новой машиной еду.
— Отлично! Слушай, Лев! Я тут голову ломаю, где мне проверенного человека взять, а ты его на дороге находишь. Давай Столярова твоего и отправим! Пускай он наш «КВ» показывает, а?
Мехлис довольно улыбается и кивает в знак согласия.
— Ты кадровый, Столяров?
— Так точно, Лаврентий Павлович! Училище «Чёрная Речка», под Ленинградом. Закончил перед Финской, в 1937-м.
— Совсем хорошо! Так что, майор Столяров, поедешь в Америку. Будешь янки наш могучий «КВ» представлять. А с документами я всё улажу.
Он опускает толстенное, сантиметров в пять стекло и знаком подзывает охранника, затем что-то быстро выдаёт по-грузински, тот кивает головой и убегает. Машина трогается, а Берия протягивает мне чёрную пачку папирос.
— Кури, майор. Такие папиросы сам товарищ Сталин курит.
Вот тебе и плюшки с маком! Откуда он знает, что я курю?! Вот уж, воистину: НКВД ВСЁ знает…
Меня привозят куда-то в лес, где за высоченным забором находится дача. Там уже сидят несколько ребят, моих коллег. Шестеро. Все с орденами, с медалями. Матёрые волки. Выясняю, что это орлы из бригады Катукова, их тоже выдернули с фронта. Будут «тридцать четвёрки» показывать. Ещё с нами должны быть механики и несколько инженеров из конструкторского бюро. Вроде, как сам Морозов должен быть…
Мы живём здесь уже неделю. Никаких сношений с внешним миром. Зато кормят — на убой. Даже апельсины дают! Вечером — кино. Сводки дают слушать. Мы с ребятами навёрстываем упущенное на фронтах. То есть, стараемся отоспаться и отмыться, благо во дворе шикарнейшая баня! По первому нашему желанию её топят, и мы сидим в парилке до одурения. А вчера приезжали парикмахеры и портные. Я после их визита в зеркало глянул и вначале себя не узнал. Вот что значит Мастера. Именно так. С большой буквы. Подождём форму. Какая она интересно будет? Ну уж думаю, не хуже чем та, что я к выпуску из училища до войны шил… Так и есть! Тончайший генеральский габардин! Сидит — словно влитая. А сапоги! Сроду такие не носил! Даже не представлял, что ТАКИЕ могут быть! Просто невесомые! А уж мягкие! Чистейший хром! Надел я все свои награды, эх, думаю, фотографию бы на память сделать… Когда я ещё таким красавцем буду? И на тебе, вечером-же приехал специалист, с настоящей немецкой «лейкой»! А уже утром карточки были. По три штуки каждому. Одну я сразу родителям в деревню послал, одну — брату. А третью — себе оставил. После нас в гражданской одежде фотографировали. Правда, сразу видно, что мы военные.
А ребята со мной — отличные! Мы когда немного в себя после войны пришли, такие посиделки организовали! Каждый вечер за столом сидим, схемы чертим, бои обсуждаем, тактику. Словом, времени зря не теряли!
Так вот и ждали.
В конце марта нас в вагон, и на Север. В Архангельск. Там уже нас танки ждали. Я как глянул — вот что значит эталонный образец! Мне бы машину ТАКОГО качества на фронте, я бы столько всего мог сделать…
Загрузили нас на транспортник, расположили в каютах, и двинули мы. По Северному тракту, так называемому. Тому самому, по которому союзники конвои с помощью гоняли. Мне-то что? Я человек рыбацкой породы. А моим напарникам туго поначалу пришлось. Первые дни в лёжку лежали, все зелёные. Только и торчали у бортов, море «пугали». А я посмеивался. Потом в себя пришли. Капитан глянул на меня — мол, никак свой, рыбак? Точно, отвечаю. Мурманчанин. Он обрадовался. Когда мимо Губы родной проходили — позвал. Любуйся, мол. И так мне сердце тут защемило… Ещё бы — родители мои совсем рядом, в горле залива, и не знают, что сын родной мимо них проходит… А конвой наш уже дальше на Север поворачивает. Подальше от Норвегии оккупированной. Эх, жизнь моя военная…
Товарные вагоны успокаивающе стучали на разболтанных за время войны стыках своими двумя осями. Высокие чугунные колёса с литыми спицами несли пополнение на Запад. В стандартной зелёной теплушке, на втором ярусе наскоро слепленных из не струганных горбылей нар, лежал капитан Владимир Столяров. Перед его глазами стоял начальник особого отдела, допрашивавший их после того, как они добрались до своих. С бледным узким лицом, не видящим солнца из-за ночной работы, с потной лысиной, окружённой остатками когда то курчавых волос, с характерным носом, он стучал кулаком по столу, требуя признаться в предательстве, пытался поймать на противоречиях. Даже давал прочитать полученные от друзей «признания» в измене. Владимир еле сдержался, чтобы не набить ему морду прямо в кабинете, понимая, что это будет для него смертью. Безоговорочной и почти мгновенной. Но помогло чудо. Чудо по имени Анна. Обеспокоенная его исчезновением, девушка, оказавшаяся, кстати, родственницей жены генерал-лейтенанта Малиновского, командующего Южным Фронтом, поспешила навести справки о пропавшем лётчике, и его быстро нашли. Приехал за ним в особый отдел личный адъютант Командующего, какой-то полковник. Тут же в кабинете приказал разжаловать «особняка», с отправкой в штрафные роты. А когда тот начал визжать, что тот не имеет права, и у него своё начальство, взбешённый адъютант просто вызвал своих охранников… И через пять минут «вредитель и предатель Родины» стёк по стене, словно то дерьмо на лопате, которым он, по сути, и являлся, хоть и был соотечественником Лаврентия Палыча. А Владимира поскорее запихнули в случайный попутный «Ли-2» и отправили от греха подальше в Россию. С Анной он так и не увиделся больше…