— Товарыщу майор, так у вас горючки нема?
— Да, боец.
— Я сам з Сумщины, товарыщу майор. У нас у сели МТС була, так помню, зараз гасу [25] нема було, мы трахтора самогоном заправляли. И издыли.
— А какие трактора были?
— Та этиж, як их, «Ворошиловцы», товарыщу майор.
Меня словно пронзает молния.
— А не врёшь?
— Ей Богу, товарыщу майор!
Он креститься. Ну, была не была!
— Сержант!
— Да, товарищ майор!
— Организуйте бойцов, там, в низине цистерны со спиртом. Пускай баки мне зальют.
— Есть, товарищ майор!
Можно было бы и подогнать танк поближе, но на всякий случай оставляю его на горке. Мало ли чего. Вдруг, придётся с толкача заводить… Эх, нам бы сейчас времени только чуток, чтобы успеть…
Если уж начало, так везёт до конца. Мы закачиваемся по пробку, кроме того, ещё находим две канистры. Их тоже наливаем спиртом и кладём за башню. Бойцы ждут. Я влезаю внутрь, усаживаюсь на жёсткое сиденье механика. Поворот вентиля, резкое шипение воздуха в дюритовых трубках системы. Ну! Дизель нехотя проворачивается и взрывается победным грохотом уверенной работы. Ура! Я кричу от радости, вижу по открытым ртам, что мне вторят бойцы. Высовываюсь по пояс из люка и машу:
— На броню, ребята!
Они не заставляют повторять дважды, дружно карабкаются по бортам, в верхний люк просовывается голова и кричит мне, перекрывая грохот крыльчатки вентилятора, насаженного на вал дизеля. Плавно выжимаю главный фрикцион, коленкой помогаю включиться передаче. Поехали!..
— Стой! Стой, твою мать!
Я вздрагиваю и торможу. Прямо передо мной возникает фигура с малиновыми петлицами и таким же околышем на фуражке. Почему-то она покачивается и плывёт. Да что это со мной?! Непослушными руками хватаюсь за края люка и выбираюсь наружу. Вот чёрт! Меня шатает из стороны в сторону. Но я рапортую заплетающимся непослушным языком:
— Командир второго батальона отдельной танковой бригады майор Столяров!
— Пьяный, сука! Дезертир! Расстрелять его!
Рядом появляется вторая фигура с политотдельскими звёздами на рукаве. Комиссар! Ну, от этих я ничего не жду хорошего никогда. Внезапно вмешивается кто-то третий, и голос знакомый, только не могу сообразить чей.
— Товарищ полковой комиссар, танкист не виноват, вы посмотрите, чем мы танк заправили!
Слышен плеск льющейся жидкости, потом вновь голос политрука:
— Уберите танк с дороги, а майора положите проспаться. Наш человек.
Меня ведут под руки, затем укладывают на разостланный на траве брезент. Ох, как же хочется спать…
Просыпаюсь от грохота. Но это не бомбёжка. Просто стреляют. А голова раскалывается от боли…
Поднимаюсь, осматриваюсь. Метрах в двадцати стоит мой «КВ», его охраняет боец НКВД. А немного поодаль — шеренга таких же малиновых петлиц расстреливает наших бойцов. Рядом стоят такие же солдаты, как и те, которых убивают, и смотрят на эту сцену. Самое страшное, что они улыбаются… Да что же это творится на белом свете, Господи?!! Лезу в карман комбинезона за пистолетом, но тут ко мне подходит комиссар.
— Будем знакомы, майор, Иван Акимович, Городков. Член Военного Совета Фронта.
— Что это, товарищ полковой комиссар?!
— Это?
Он кивает в сторону казнимых.
— Про приказ Љ 227 слышал? Хотя откуда… На вот, ознакомься.
Городков лезет в сумку, достаёт оттуда бумагу и протягивает мне, впиваюсь глазами в текст: «…Паникёры и трусы должны истребляться на месте». Возвращаю ему листовку и поднимаю глаза, пытаясь понять, что же это за человек? И можно ли его считать таковым? И почему откровенно радуются бойцы?
— Ты никак худое подумал? Майор? А зря! Про полк «Брандербург» слышал?
…В этот момент раздаются очереди из автоматов и одиночные винтовочные выстрелы, и я с ужасом вижу, как сидящие в новеньких «ЗИС-5» бойцы в таких же новеньких, как и их машины, гимнастёрках хладнокровно расстреливают наших вышедших из леса бойцов. Диверсанты! Назад!!!
Укрывшись в придорожных зарослях, смотрим, как немцы в нашей форме сгоняют уцелевших, хладнокровно добивают раненых. Хорошо слышны гортанные команды. Неожиданно немцы выводят четверых солдат, по виду явно евреев, обливают их бензином из канистр… Вспыхивает спичка, и дикий вой в котором нет ничего человеческого, раздаётся над притихшим лесом. Люди — живые советские люди — корчатся в огне, а я… я впиваюсь зубами в руку, чтобы не закричать от бессилия. Острая боль приводит меня в чувство. Довольные зрелищем немцы смеются, и я вдруг понимаю, что еще никогда не слышал ничего страшнее этого смеха…
Затем звучит короткая команда, и вслед ей гремят выстрелы — диверсанты расстреливают пленных. Нелюди! Нелюди!!!
Словно обожгло огненным сорок первым. Будто не те несчастные, а я облит бензином и горю заживо…
А комиссар продолжает:
— Вот задержали целую машину, ранеными прикидывались, а под бинтами ничего нет. И полная машина взрывчатки. Хотели переправу взорвать… Ты как, майор, пришёл в себя?
— Так точно, товарищ полковой комиссар.
— Драться сможешь?
— Смогу. А если заправите соляркой, да экипаж подберёте — ещё лучше смогу.
— И ладненько. Мы тут до вечера ещё побудем, на том берегу тебе укрытие выкопали. Так что, давай, заводи свою махину и на правый берег. Будешь оборону держать до упора. До двадцати четырёх ноль-ноль. Понял?
— Так точно, товарищ полковой комиссар.
— А экипаж мы тебе собрали. И топливо есть. Так что, дерись, майор…
— Буду, товарищ комиссар…
— Товарищ комбат! Патроны на исходе!
Старший лейтенант в изорванной грязной гимнастёрке смахнул с лица пот, затем устало выдавил из себя:
— Всё, ребята. Помирать будем…
Остатки батальона, над которыми он принял командование, как старший по званию из уцелевших, ещё отстреливались от штурмующих здание немцев. Хотя было ясно, что это уже агония. Патронов нет. А фашисты уже выкатывали на прямую наводку пушки, чтобы артиллерийским огнём выковырять из развалин упорно дерущихся красноармейцев…
Грянул первый выстрел — стена окуталась фонтаном рыжей кирпичной пыли, с воем полетели в разные стороны осколки и обломки кирпича. Раздались крики раненых. Старлей стиснул зубы от бессилия, и тут с неба прямо по фрицам хлестнули огненные струи трассеров. Сплошной ливень пуль косил прислугу пушек, словно косой. Немцы бросились врассыпную, но поздно — сквозь грохот боя послышался режущий уши свист, что-то мелькнуло, и грянул мощный сдвоенный взрыв. Позицию фашистов заволокло облаком серой цементной пыли. Оттуда вылетело, вращаясь в воздухе оторванное колесо короткоствольной 75-мм пушки «LeIG 18»…