Владимир ехал в кабине, отдельно ото всех. Зловредный котяра, в клочья изодрав ему рукавицы и руки до крови, всё-таки сдался, и теперь сидел тихо в затянутом под горлом брезентовом мешке, оказавшемся у водителя. Один за другим вылетали в окошко окурки…
Машина остановилась, и молодёжь полезла из кузова.
— Строиться, группа! Товарищ командир, задание выполнено, экскурсия по местам боёв проведена.
— Вольно. Разойдись!..
Столяров отдал честь и вернулся к машине, чтобы забрать «трофей». Животное было измучено борьбой и стрессом, и на этот раз далось в руки без драки. Владимир подхватил мешок с торчащей из него кошачьей головой, когда сзади раздался тихий голос:
— Товарищ майор, разрешите обратиться?
Не поворачиваясь, он молча кивнул:
— Вы, это, извините нас. Мы не подумавши… Вы поймите…
— Да всё я понимаю. Вы — тоже поймёте. Попозже. Когда поумнеете.
И добавил, только про себя: «Если доживёте…»
…Седьмое ноября. Мы дерёмся из последних сил, отбивая беспрерывные атаки немцев. Они словно озверели — лезут практически без перерыва. Понятно, ведь сегодня годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. Но наши лётчики не зря едят свой хлеб — благодаря им не бедствуем. Они скидывают нам на парашютах всё необходимое, и нам есть чем встретить врага. Понятно, что так долго продолжаться не может, и рано или поздно фашисты выдохнутся. Впрочем, лучше раньше, чем позже…
Под прикрытием дымовой завесы наши сапёры торопливо ставят заграждение на единственном танкодоступном направлении. Они роют небольшие ямы в битом щебне, куда ставят зелёные деревянные ящики противотанковых мин. Затем засыпают их и уползают назад. В развалинах засели наши пехотинцы, вооружённые трофейными теллер-минами. Жуткая вещь. Как правило, танк снаружи целый, а внутри — зола. Как же мне повезло, что я на такую не нарвался. Кумулятивная, да ещё с магнитом. Прилипает сама к борту и бьёт насмерть…
…Девятнадцатое ноября. Мы наблюдаем за противником. Немцы уже два дня действуют мелкими группами, пытаясь пробиться к реке. Но без особых успехов, как правило. С такими вот группками мы справляемся без особых хлопот и потерь. Похоже, что опытных вояк мы повыбили. Внезапно тусклое небо озаряется вспышками. Сквозь разыгравшуюся метель проносятся всполохи реактивных снарядов гвардейских миномётов. Земля начинает ходить ходуном от разрывов сотен снарядов и мин. Над нашими головами с воем несутся огромные калибры, перемалывая в щебень немецкие укрепления, уничтожая танки, артиллерию, живую силу.
— Что это, товарищ майор?
— Кажется, дождались, ребята… Наши, видать, немцев учат. Помните, как зимой под Москвой?
… Я оказался прав. В этот день, в восемь часов пятьдесят минут после артподготовки протяжённостью один час двадцать минут войска Юго-западного и Донского фронтов перешли в наступление против флангов Сталинградской группировки противника. Словно раскалённый нож в масло вошли советские войска в оборону румынских и венгерских союзников Гитлера на флангах, и, легко пробив её, устремились на Запад, освобождать нашу страну…
Неожиданно напомнил о себе и Ерёменко. Я вместе с экипажем был срочно вызван в штаб и оттуда направлен на другой берег Волги, где получил новое назначение. Меня назначили командиром батальона в 1-ый танковый корпус генерал-майора Буткова… Честное слово, когда узнал что не к Ротмистрову — перекрестился. Ему сам Верховный указал на слишком большие потери в частях, подчинённых его командованию… А ещё я слышал, что они с Жуковым большие друзья… За это спасибо генералу — встретил он меня, как старого знакомого. Напоил чаем, угостил ужином. Даже потом машину выделил. Правда, не «эмку», и не «газик», а трофейный «Опель-Блитц». Зато с водителем и тёплой будкой. Внутри — буржуйка, вот мы с экипажем и устроились. А вообще неплохо поговорили, по душам. Жаловался Андрей Павлович на Хрущёва, но это так, между нами. Что тот постоянно доносы пишет, ничего признавать не хочет, словом, тяжело и генералам бывает с такими вот представителями и советниками. Я то больше отмалчивался, но тоже пару словечек вставил, рассказал, между прочим, как чуть под пулю не попал. Когда Жукову моя радистка понравилась…
Ерёменко выругался, а потом, когда по сто грамм конька раздавили — проговорился, что у того целый гарем. И награды Жуков раздаёт своим подстилкам так, словно какой-нибудь бай подарки своим жёнам. Противный у меня осадок остался от этого разговора. Но понятно стало, что наши генералы живут, будто кошки с собаками, постоянно интригуют друг против друга. Подумал я тогда, что если они так между собой враждуют, то понятно, почему у нас столько поражений и отступлений… Каждый норовит другого подставить…
…Монотонный гул двигателя усыпляет. Ребята устроились на мягких диванах, устроенных вдоль стенок будки и дремлют. А мне не спится. Муторно на душе. Ещё бы! расслабился Андрей Павлович, разговорился с практически незнакомым майором. Ну, как спохватится, да ещё чего устроит, чтобы молчал я вечно? Успокаивает папироса. Уже которую по счёту курю… За стенками воет метель, но тупоносый грузовик уверенно продирается сквозь снежные заносы. Внутри, из-за неплотно прикрытой дверцы играют огоньки пламени в топке буржуйки. Татьяна поднимает голову с вещмешка, подложенного под голову вместо подушки, затем протирает глаза и, усевшись на лежак, смотрит на меня. Затем поднимается и переходит ко мне.
— Не спится, товарищ майор?
— Не спится, солнышко. Тяжело что-то. Вроде и из Сталинграда выбрались, и новое назначение у нас, опять на танке воевать будем, да и наступаем на всём фронте. Вон какой котёл заваривается. Ан нет, плохо чего-то. А понять почему — не могу…
— Да успокойтесь вы, товарищ майор. Всё перемелется, мука будет. Приедем в часть, получим машину, и вперёд, на Запад! Глядишь, в следующем году уже в Берлине будем…
— Это — вряд ли, Танюша. Насчёт следующего года в Берлине. Может, через год — да. Но что будем войну в немецкой столице заканчивать — будь уверена.
Девушка вздыхает.
— Дойти бы только…
— Дойдём, солнышко. Дойдём!
— Вы то — дойдёте, товарищ майор. А вот мы — не знаю…
— С чего бы это ты так?!
— Вы, товарищ майор, воин. Такие как вы — и в огне не горят, и воде не тонут. Посмотрела я на вас в Сталинграде. Вроде всё, конец пришёл, а вы что-нибудь да придумаете, и опять все живы. Из вашей группы, что к немцам ходила, ни один не погиб. Потому что вы прежде всего про бойцов думаете, а не о наградах, да как бы за нашими спинами спрятаться… И ещё это…
— Что?
— Когда бой наступает, вы совсем другой становитесь… Даже не знаю, как и сказать. Словно неживой. Кажется, будто заранее знаете, что вот этот снаряд сейчас здесь упадёт, а тот фашист будет стрелять через минуту в том направлении. Знаете, наши бойцы шептались, что вы даже мины закопанные в земле видите!