Гробовая тишина. На меня смотрят, словно на покойника. Ой, батя, ведь говорил же сколько раз — выслушай, поддакни, и сделай по-своему.
— Арестовать предателя!
— Заткнись, комиссар! Дело майор говорит. Это, кстати, вашему полку приказано было сделать, товарищ полковой комиссар. И вообще, мне непонятно, а где командир бригады полковник Шишлов? Что вы здесь делаете вместо него?
Мать! Ни фига себе! Это же сам Соколов! Насколько я знаю, других генерал-лейтенантов поблизости нет.
— Так вот, товарищи командиры. Я тоже хочу услышать насчёт Волхова и прочего. Например, где сейчас находится артиллерия? Где танки? Сколько у нас боеприпасов?
Гробовая тишина. Делать нечего.
— Товарищ генерал-лейтенант, командир отдельного танкового батальона майор Столяров. Личный состав и материальная часть находятся в деревне Папопоротно. Готовятся к бою.
— Так… А остальные?
Называют точное местоположение своих частей, кажется трое или четверо из присутствующих. Остальные отделываются общими фразами, вроде — в десяти километрах от станции, в том лесочке, что за пригорочком с кривой сосной, и тому подобной ахинеей. Командующий армией медленно багровеет, а потом срывается:
— Завтра, седьмого, наступать, мать вашу! Вы командиры или нет, в конце концов?! Как же вы воевать будете?!! У вас же жизни людские в руках! Или думаете, что русские бабы ещё солдат нарожают?! От кого рожать то будут? От вас что ли, сволочей?!
…Совещание заканчивается очень быстро. Все обескуражены вспышкой начальственного гнева и спешат побыстрее убраться, получив указания. Возвращаюсь и я.
Первым делом проверяю технику. Здесь всё нормально. Топливо заправлено. Боеприпасы загружены. Народ накормлен, уже спит. Собираю командиров, объясняю всем поставленную нам задачу. Подчинённые молча отмечают карты, настроение ниже среднего. И так всё понятно. Кто-то наверху себе награду повесит, а нас — похоронят…
— Вы это, ребята, на рожон не лезьте. Держите дистанцию между машинами. И идите с открытыми люками. Если что — сразу всё бросайте, и назад. Я пехоту попрошу, чтобы костры развели. Так что, если искупаетесь, то сразу греться. Ясно?
— Так точно, товарищ командир…
На этом заканчиваем, надо же и нам перед боем отдохнуть.
Утром мороз неожиданно крепчает, поэтому с запуском двигателей пришлось повозиться. На исходный рубеж прибываем с опозданием на пять часов. И не все. Ленд-лизовское «чудо» вообще не смогли запустить, ребята сейчас жгут костры под днищем, надеясь разогреть масло в картерах сдвоенных автомобильных дизелей.
А пехоты нет. Многочисленные следы ведут на Запад. Ушли. Твою ж мать! По рации же говорил, подождите немного, нагоним вас. Нет, на подвиги потянуло.
— Батальон! Вперёд!
Медленно, километров десять-двенадцать в час ползём по глубокому снегу. «Двадцать шестой» сразу вязнет. Но нет, выкарабкивается. Приказываю ему держаться сзади меня. Постепенно и остальные танки выстраиваются колонной. Мой танк прибивает глубокий снег так, что более лёгкие машины идут следом, словно по летней трассе. Через три километра добираемся до места первого боя нашей и немецкой пехоты. Сколько видит глаз, всюду на поле разбросаны тела наших бойцов. Между ними ходит несколько фигур. Возле одной из них тормозим.
— Где остальные?
— Вперёд пошли, товарищ командир. — отвечает санитар.
— А ты чего же?
— Да мне командир приказал медальоны собрать.
Пожилой дядька показывает горсть смертных пенальчиков.
— Куда хоть пошли?
— А вот тамочки, за овражком, на берегу.
Я добавляю скорости. Громадина «Т-28» мчится в облаке снежной пыли на максимально возможной скорости. Почему так тихо? О, мать! Коля чудом успевает вывернуться, едва не улетев в здоровенную промоину. И на карте её нет! Делать нечего. Разворачиваю башни вправо, а сам приказываю идти влево. Так шлёпаем ещё с километр. Ого! Сквозь рёв мотора пробиваются звуки выстрелов. И чем ближе, тем слышнее. Значит, правильно идём! Взобравшись на холм, я ору в ТПУ:
— Стой! Назад! Назад!
Мехвод послушно сдаёт обратно.
— Стой!
Чуть качнувшись, машина останавливается. Подношу бинокль к глазам — так и есть. Под пулемёты, строем. Без пушек, без авиации. Через реку. По голому льду. Сваливаюсь внутрь машины и проскальзываю мимо стрелка правой пулемётной башни к радисту.
— Связь давай!
Серега торопливо переключает диапазоны на пехотную волну.
— Есть связь, товарищ майор!
— Берег, Берег! Я — Берёза! Берег!
Тишина. Только вой несущей.
— Берег! Берег, вашу мать! Пехота, отзовись!
Неожиданный треск в наушниках.
— Я пехота. Кто тут меня матюкает?! Какая Берёза?!
Ну, ни хрена себе?! Голос то знакомый, это что получается? Командир полка и позывных не знает собственных?
— Берег, я Берёза! Дайте координаты вражеских дотов.
— А хрен его знает, бог войны! Вон, слева лупит, гад. И справа тоже. И за заграждениями сидят, сволочи…
Паскуда! Какой ты командир?!!! Тебя, сволочь, надо дворником ставить, а не полком командовать! Ведь столько людей уже положил…
Делать нечего. Оставляю за себя наводчика башенного орудия, предупреждаю остальных, чтоб ждали команды по рации, а за холм, пока, не высовывались. Затем беру штатный «ППД» и бегу к залёгшей пехоте.
Заметив меня, фашисты открывают огонь. Над ухом тоненько посвистывают пули. Задеваю ногой о спрятавшуюся под снегом проволоку и кубарем сыплюсь вниз. Это спасает от обстрела, немцы явно посчитали меня убитым. Уже ползком добираюсь до одного из пехотинцев.
— Где командир?
— Да он в тылу, товарищ танкист. В овраге.
— Как… В тылу?!
— Ну, вы когда сюда ехали, вдоль оврага пришлось?
— Да.
— Товарищ командир полка, когда в первый раз с немцами схлестнулись, остался с ранеными. А нам велел дальше идти.
— А на рации кто?
— А, так это Васька Петров. Радист наш.
Я уже закипаю.
— Где ваш Петров?!
Боец приподнимается и кричит:
— Васятко, иди сюды! Тебя танкисты требуют!
Через пару минут подползает маленького роста боец. Огромный ящик рации за его спиной едва ли не больше самого.
— Лопатка есть?
— Чаво?
— Ты мне не чавокай! Лопатка сапёрная, спрашиваю, есть?
— А то!
— Быстро рой яму. Да куда ты!!! Лёжа рой, снег мягкий!