— Давайте помолчим, Чирини, — сообщает он примирительно. — Не исключено, что нас уже выслеживают. А мы тут развели диспуты. Опытные следопыты почуют нас за километры.
После этого они плетутся молча. Ни тот ни другой вообще-то не соображают, куда движутся. Первичное направление выбрано наугад — лишь бы подальше от радиоактивной капсулы. Бюрос-Ут не хочет верить, но смутно подозревает, что с прямого направления они сбились очень давно. Может быть, это и лучше с точки зрения заметания следов. А может, наоборот, гораздо хуже. Ушли-то они явно не слишком далеко, народу вокруг покуда не наблюдается: какое-то странное безлюдье почти по центру Империи. Непонятно, с какого перепуга северяне все захватывают и захватывают новые колонии, если у них тут сплошной незаселенный простор?
Радист с атомщиком движутся медленно, потому что идут практически босиком. Не считать же обувью толстые шерстяные носки. К тому же свои собственные Бюрос, кажется, протер насквозь, а уж издырявил по мелочи давным-давно. Как было не издырявить, если в этом лесу почва на каждом шагу усыпана сосновыми иголками, как ковром?
— Если доберусь к своим, — высказывается он вслух неожиданно для самого себя, — надо будет сказать дяде, чтобы предложил командованию новый вид тренировок для экипажей — хождение босиком километров по десять — двадцать. Чтобы кожа огрубела, правильно?
— Какому еще дяде? — не слишком довольно отзывается инженер-физик. — Или это у тебя, Бюрос, фигуральное обозначение начальства?
Атомщик натурально подлизывается, обращается на «ты». Явно заглаживает вину. Наверняка жалеет, что проговорился про свою нужность и неприкасаемость для имперских преследователей.
— Почему же «фигуральное»? — говорит Бюрос-Ут. — Я о своем настоящем дяде.
— А он у вас кто? — явно без особого интереса спрашивает Чирини.
— А он у меня Дарест-Хи. Слыхивали?
— Тот самый Дядя Дарест-Хи? — теперь заинтересованность искренняя.
— Ну да! — кивает радист-пулеметчик и тут же жалеет о сказанном.
На кой массаракш он выдал свою семейную тайну? Похоже, подсознательно искал, чем бы прищучить возомнившего о себе ядерщика. А что, если они действительно попадут в лапы имперской контрразведки? Этот гад сразу выдаст, что у попутчика родственник практически в Генштабе. Дела! Надо бы как-то перевести все в шуточку, сделать вид, что наврал чисто из бахвальства.
— Странно, — удивляется Чирини. — И чего тогда вы попали в столь опасный рейс? Почему ваш дядя не пристроил вас в более аккуратное местечко?
Так, похоже, бортовой оружейник все же не слишком поверил, хотя обращаться начал на «вы». То есть взял на заметку. Но праздновать маленькую победу некогда. Бюрос неожиданно замирает и прислушивается.
— Тс-с! — он прижимает к губам палец.
Инженер каменеет на правой ноге, затем аккуратнейшим образом все же опускает левую. Поблизости явно журчит вода.
— Ручей? — шепчет Чирини-Ук.
Бюрос не отвечает. Обходит слишком густые кусты, вклинивается в промежность. Так и есть, перед ним бежит по лесу ручей. Оно, конечно, неплохо. Но не слишком ли часто здесь ручьи встречаются?
— Вы не помните, Чирини, в какую сторону бежал тот, прошлый? — высказывается он вслух.
— В смысле? — действительно не соображает физик-ядерщик.
— Какой вы, массаракш, инженер, Чирини, — неожиданно зло произносит радист. — Слева направо он бежал или справа налево? По отношению к нам, понятное дело.
— Я как-то… — физик задумывается. — Ага! Мы же по нему еще шли, запутывали след, правильно?
Шли по течению, а значит…
Бюрос-Ут и без него уже соображает. Тот ручей тек в противоположную сторону. Может ли такое быть, чтобы два ручья поблизости сливались в разные водоемы? Да свети вечно Мировой Свет! Ну почему в экипаж добавляют ненужного фактически инженера-бомбардира и не посадят кого-то, умеющего ориентироваться на местности?
— Мне кажется, мы…
Он прикусывает язык.
— Заблудились, что ли? — обеспокоенно спрашивает специалист по атомным зарядам.
— Похоже на то, — кивает Бюрос-Ут. — Конечно, я могу ошибаться, но не исключено, это тот же самый.
Речь идет про ручей, понятное дело.
Имперский миноносец «Гидийорум» двигался по океану со скоростью улитки. Это составляло противоречие с его названием — «Идущий впереди», — но так было надо. В случае нужды он, вообще-то, мог разогнаться прилично. Но если твое предназначение выслеживать субмарины, от скорости хода толк бывает лишь иногда, а вот от шумности никакого. В основном надо плыть тихо-тихо, чтобы гидроакустики внутри не пожимали плечами, мол: «Что я могу, массаракш? За нашей турбиной ничего же не слыхать». Вот он и катил себе тихо, чтобы у бортовых акустиков не было отмазки: «Ну, не знаю, господин капитан-охотник. Не было ничегошеньки в этом ракурсе, никаких таких шумов». Следить требовалось внимательно, мало ли что. Океан по Сфере Мира расплескался — шире некуда. За ним нужен глаз да глаз.
Несколько десятилетий назад одна из давно развалившихся коалиций выдвинула инициативу о так называемых «территориальных водах». Типа, нужно всем странам разом установить, на сколько километров от берега акватория считается принадлежащей какому-то государству. Ну, чтобы разобраться наконец, когда и кого можно законодательно обусловлено топить. Инициатива не прошла. Во-первых, что значит «всем странам»? На Сфере Мира наличествуют и такие страны, у которых даже флота нет. Или он состоит из двух деревянных суденышек, которым вместе двести лет от роду. Это что же тогда? Закреплять море и дно морское за теми, кто его и использовать-то не умеет? Испокон веку существует простой и отработанный закон: «Не можешь отстоять — отдай». Так что инициатива не прошла. В конце концов, тут сушу вблизи экватора никак не доделят — уже межевание тактическими атомными боеприпасами осуществляют, — а они решили поверхность воды «законодательно закрепить». Умора просто!
И значит, в чьей акватории в настоящий момент крался «Гидийорум», разобраться было нельзя. Опасной в плане субмарин считалась акватория в несколько сот километров от континентальной части Империи. Именно в ней он сейчас и находился. Крался он тоже не просто так. Не так давно один из бортовых мичманов-акустиков засек какой-то непривычный звук. То есть шум однозначно идентифицировался с механизмом, а не с каким-то заблудшим китом, но тип механизма не совпадал ни с чем известным. Поскольку на поверхности встающего стеной по кругу моря не наблюдалось ничего плавучего, звук мог принадлежать исключительно субмарине. Сто процентов не имперской. Но вот чьей?
За вытеснение подальше в океан, а тем более за уничтожение чужих подводных судов команде патрульного миноносца полагалась приличная награда. По этой причине личный плавсостав стойко переносил лишения, вызванные запретом на игру в домино, настольный теннис и прочие развлечения, связанные с ударными действиями одних предметов о другие. Оставалось только делать ставки в счет будущих премиальных на предмет того, какой по счету торпедой или глубинной бомбой удастся прихлопнуть обнаглевшую подлодку. Больше всего ставок почему-то оказывалось на числе «сто двадцать» в плане бомб и на «пять» в плане торпед. Поставить на единицу не решился никто. Народ вокруг был тертый.