Теперь он снова посмотрел вниз, на бронемашину. Снаряд, отправленный в свободный полет с такой высоты, пожалуй, разгонится метров до семидесяти в секунду. Подойдя к снарядному ящику, он достал два «осколочных». Как быстро они помчались вниз, уменьшаясь в размерах до точек. Лумис машинально считал секунды. Когда внизу все заволокло дымом он отпрянул от окна. Шарахнули, выворачивая перепонки, два наложенных взрыва – стереосистема. Когда немного отпустило – уменьшился звон: он приложил к уху отобранное средство связи.
– Что происходит, Ванс? – орали оттуда.
– Не надо кричать, – предупредил Лумис. – Здесь и так слишком шумно.
– Кто это?
– Не имеет значения. Если интересно, один из списка ГГ на ликвидацию, когда встретите их, передайте привет от меня и от их трех коллег не дослуживших до пенсии. А с кем я имею честь?
– Что за шутки? Где Ванс?
– Рядом, жив ваш Ванс. Или, может, пока жив, – Лумис снова придвинулся к окну и выглянул: бронетранспортер был не так красив, возлежа на бочине; рядом маленькая воронка портила гладкую поверхность стекломильметоловой мостовой.
– Где рядом? – спросил передатчик.
Лумис отстранил кристаллофон и толкнул пленного офицера:
– Доложите, что вы арестованы, – он поднес аппарат.
– Тенор-капитан, я в плену. Орудие тоже захвачено противником, – задавлено, но четко пояснил пленный.
– То есть, как? – захлебнулся передатчик.
– Все ясно? – осведомился Лумис. – А теперь, тенор-капитан, советую вам и всем вашим людям как можно быстрее, покинуть здание расположенное напротив меня. Ровно через три минуты я начинаю обстрел.
– Что за условия? Как вы смеете ставить мне условия?
– По праву силы, почему же еще, – с ленцой растолковал Лумис. – Время пошло, тенор-капитан.
Он хотел было распорядиться, чтобы старший полицейский передал один из передатчиков людям Баллади, вообще хотел узнать, как там дела у «арготаторов», но собеседник опередил его, в свою очередь, предложил Лумису капитулировать, сообщая, что по его просьбе на подмогу выслали летающую платформу.
То была ценная информация, хотя и не очень радостная, и даже неизвестно правдивая ли. Еще Лумиса волновал вопрос: живы ли его новые боевые товарищи? Но хоть на эту задачу от мог добыть ответ сам. Он послал за ними помощника Леони, так его оказывается звали. Вскоре, тот вернулся из «поисковой экспедиции» вместе с остальными. На радость Лумису, они были живы, здоровы, к тому же обвешаны оружием. Оказывается, они умудрились прикончить кого-то самостоятельно – способные ученики.
Когда Лумис ввел их в курс дела, один из них – Фат – заявил, что палить из орудия по жилому зданию они не имеют морального права: может пострадать гражданское население.
Но стрелять им все-таки пришлось и не только по зданию, но и по неаккуратно подлетевшей платформе «стражей безопасности».
Революционный объединенный штаб был крайне возбужден, обрадован и даже удивлен полному захвату столицы. Никто из руководства, в основном состоящем из главарей организаций примкнувших к восстанию после его начала, не надеялся на столь быструю и полную тактическую победу. Городская полиция была в основном физически уничтожена, лишь в отдельных местах небольшие отряды «стражей безопасности» вели оборонительные бои, максимально экономя боеприпасы. Они ждали помощи. Но специальные войска подавления остановились на подходе к Пепермиде, хотя восставший город в первые двое суток практически ничего не мог им противопоставить. Нерешительность правительственных войск объяснялась несколькими причинами. Перво-наперво, кое-какие силы в самой верхушке были рады еще более обострить ситуацию, надеясь использовать серьезный кризис для освобождения некоторых министерских кресел. Во-вторых: самое удобное для подхода к столице направление закрыл радиационный шлейф со взорванного в первый день восстания атомного завода. Специальные бронированные машины, с личным составом принявшим препараты стимулирующие производительность кровяных телец, могли бы преодолеть это препятствие, но танковые части только начали свой ускоренный марш от побережья. Причины взрыва завода допускались самые разные, худший вариант предусматривал наличие у революционеров нейтронных мин, а это опять же заставляло подождать подхода танков и дальнобойной ствольной артиллерии. С севера к городу примыкало несколько пологих возвышенностей, плавно переходящих в цепочки поначалу невысоких, а затем и высоких гор. Возможный удар с этого направления тоже предусматривал предварительное передвижение войск и, опять-таки, местность затрудняла действия тяжелых танков. Юг и юго-запад столицы защищал многоводный Рар. Два гигантских моста, соединяющие берега, были слишком ценными сооружениями. Не стоило пускать на них военную технику, потому как штаб Объединенных Революционных Армий предупредил по радио об их минировании и ликвидации в случае чего. Это могло быть блефом, но рисковать не стоило и чем дальше тем вернее. Оставалась только восточная, не загороженная естественными преградами оконечность столицы. Но и с этой и с северной стороны, мосты и город прикрыло живое препятствие. Пройти сквозь него, со стрельбой и на полном ходу, можно было бы только переступив моральный барьер, это все-таки была своя территория, и люди на ней были свои – эйрарбаки.
Не привыкшие к пассивной тактике гвардейские части начали лениво окапываться, поглядывая на это самое препятствие – неиссякаемый поток беженцев. Генералы не торопились, их задача была освободить город, а не превращать его в развалины. Горячие головы вымирающего племени авиаторов, желающих, почем зря, получить медали, быстренько охладили, ограничив их стремления десятью патрульными дирижаблями разведки. У кого работы, как всегда, хватало через край, так это у «патриотической полиции». Пять тысяч специалистов, пригнанных из периферии, во все глаза выискивали среди беженцев дезертиров из собственного министерства. Маршал информации и пропаганды через передвижную телевизионную станцию обратился к восставшим, и предложил капитулировать, выдав своих главарей, однако, ответа не получил. Его локальное выступление уже через три часа после начала, было подавлено введенной в строй столичной радиотелевизионной мощью, находящейся в руках повстанцев. Штаб Объединенных Революционных Армий призвал армию, флот, авиацию и мирное население перейти на сторону народа. Вот тогда генералы запаниковали.
У консервированной рыбы не было вкуса, запаха тоже, однако Лумис жевал не торопясь, еще со времен юности он знал цену пищи и еще он знал: в осажденном городе эта цена будет расти при любых начальных условиях. Посему, он скрупулезно работал вилкой из дерева под названием липон, очень дорогого дерева. Кто-то из подчиненных приволок целый набор аристократической посуды, в том числе эту вилку. Была она украдена или подобрана в горящем доме, не имело значения, с момента начала войны с правительством, мораль изменилась. Она стала очень пластична эта мораль. За считанные дни Лумис лично убил или искалечил, а это в условиях военной медицины равнозначно, несколько десятков человек, больше, чем за три предыдущие цикла. Совесть возмущалась по этому поводу, но логика войны считала моральным. Мораль мирного времени убийство не допускала, считая преступлением, но тот, кто в условиях боя действовал по обыденной морали – погибал. Лумис знал, что переключатель морали имеет еще несколько диапазонов в обоих направлениях, то есть, к высшему гуманизму и к людоедству близких людей. Этот переключатель срабатывал от изменений в окружающем мире. Лумис радовался, что судьба, покуда, берегла его от больших катаклизмов. На своем веку он знал несколько людей, у которых переключатель морали щелкал произвольно, от внутренних импульсов. Такие искренне недоумевали попадая в камеру смертников за убийство случайного, не так посмотревшего прохожего, либо, напротив, с удивлением ощущали в спине лезвие ножа помилованного противника.