Сейчас местность, в соответствии с алгоритмом, считалась особо сложной. Посему роботы менялись местами наиболее часто. Но зато они не требовали перерыва ни на перекур, ни на оправку и, значит, в общем-то, шли вперед уверенно и лихо. Если бы они знали, насколько в действительности сложна окажется данная местность. Но ведь их сила была не в прозорливом видении будущего, а в неутомимости и, кстати, в большой мере, в неведении тоже.
В казаки его взяли. Не то что там был недобор. Как раз от желающих, наверное, перебор. Однако далеко не всегда желания совпадают с возможностями. То есть жизнь настоящего казака, не парадно-театрального, как менее двадцати годков назад при новом зарождении, отличается весьма большими тяготами. Да и уметь надобно много чего. Конечно, умение — дело наживное, но вот со здоровьем хуже. Здоровьица у потомков поколения сдавшего задарма страну слабенько. Явная расплата именно за ту проигранную холодную войну. Мгновения бога как наши века, так что пока он делает посыл ответа, удар достается не тому поколению: детишки платят за папиков, а то и за дедулек. Несправедлив мир. Или наоборот — мстительно справедлив.
Однако результирующая того давнего проигрыша — теперешняя нехватка всадников, достойных орловских рысаков. Нет их в достаточном количестве, хоть тресни. А ведь здоровые требуются не только казачьим полкам, по сути, нерегулярным воинским образованиям, они необходимы и армии как таковой. И вообще, «все профессии важны — выбирай на вкус». В мире существуют не только военные, здоровые потребны и на гражданке тоже, а значит… В общем, его взяли в казаки без проблем. Разве что… Но это сущая мелочь, просто прикол, не причина для отказа:
— А верхом на лошади ты случайно не умеешь?
— Да, нет. В смысле, не приходилось. Но зато на верблюде…
— Правда, что ли? Ну так какая же разница. Разумеется, возьмем. Вот текст присяги. Изучай.
И потом еще:
— А то, что я это… Ну из Туркменского ханства, это…
— Какая разница, парубок? Казак — есть особая нация. И даже возможно, — с маскировкой ладонью и приближением к уху, — это есть особая раса.
Но зато евреев мы бракуем, — это, кстати, без маскировки и громко. — Но они, правда, к нам и не просятся.
И насчет усов. Надо бы, чтобы того…
— Да они у меня как-то не очень растут. Наверное, национальный признак.
— Повторяю, парубок, — тут с поднятием пальца вверх. — Казак есть особая нация. А у нее особые подразделения. Мы — алтайские казаки. Особое подразделение нации «казак». Учи присягу, там все проясняется.
«Особая нация» казаки плотно наводняла все пространство бывшей России. Видите ли, по Новому Брестскому миру, когда на Россию, из-за ее особого статуса (видимо, в плане подозрения в не восторженном принятии либеральных ценностей), наложили вето на содержание более чем 150-тысячной армии, пришлось как-то выкручиваться. Ибо в эти сто пятьдесят тысяч требуется воткнуть не только сухопутчиков, но авиацию и флот, да еще прикрыть, всюду опасные, границы. Так еще надо заботиться о будущем: военные училища это не только преподавательский состав и курсанты, но и какой-никакой, а дивизион-полк обеспечения при каждом. И вот тогда делаем ход конем (в натуральном смысле тоже, кстати).
Поскольку казачьи части можно считать иррегулярными, даже вольно-демократическими объединениями, то кто же может наложить вето на национальную самобытность? Ведь никто не запрещает неграм по центру Африки колотить в тамтамы, да? Так почему же русским не покататься на лошаденках? И как-то проскочило. Да и была охота проверяющему от НАТО тащиться из худо-бедно обустроенной Москвы в Тьмутаракань Поволжья или, еще того хуже, на Алтай? Ну а орловская лошаденка, или возродившийся из пепла советский (название такое) конь-тяжеловоз, способный на спор между атаманами утянуть тридцать груженых телег, и если б позволили, то и сдернуть с места самолет «Руслан», естественно, не бродит по горам-сопкам в одиночестве. За ней, вовсе не гужевым дополнением, тянется-потянется распроданная народному хозяйству армейская техника. Например, тот же восьмиколесный 220-миллиметровый, да шестнадцатиствольный «Ураган», или там ЗПРК «Тунгуска», модификации «М14». Все естественно под видом сельхозтягачей. И ведь действительно, вдруг владимирский тяжеловоз застрянет в болоте? Конечно, какую-нибудь «Стрелу-100» способен донести и сам тяжеловоз. Ну а она, если надо, достать почему-то оказавшийся в зоне досягаемости беспилотный разведчик или аэростат. Да, к сожалению, запущенный независимыми наблюдателями ООН. Однако что же тепереча поделать-то? Национальная самобытность. Так сказать, ипподром ростом с Алтай. Конечно, можно десант наблюдателей от НАТО на парашютах. Но все же… С весь Алтай, понимаете? А горы-холмы там штуки опасные — альпинисты туда ни-ни.
Короче, армия вроде и сто пятьдесят тысяч, но границы так-сяк прикрыты. Конечно, и размыты те границы…
Широка страна родная, но несколько расколота. Зато «особая нация» — казак — водится в ней везде. Очень, понимаете, самобытная, бородато-усастая раса. А за самобытность вся ООН горой.
Человек, конечно же, венец Природы. По крайней мере, так получалось в данном случае, хотя, разумеется, в деле использовались вовсе не природные объекты.
Помещенный на склоне горы Михаил Гитуляр мог бы считать себя по отношению к миллиботам почти что богом. Здесь, на развернутом рулоне экрана, он видел их истинное положение не просто по отношению друг к другу, а и сообразно проходимой ими насквозь горы Корпуленк. Он мог соотносить их реально пройденный маршрут с первичной прикидочной схемой, основанной на, уж неизвестно какими жертвами добытой, разведывательной информации. Пока то и другое совпадало достаточно сильно. Очень хотелось надеяться, что так будет происходить и далее. Ибо вообще-то задача, поставленная технику отряда «Пульсар», была очень и очень сложной.
Естественно, каждый нормальный мальчик катал когда-то, в трехлетнем возрасте, позади себя паровозик. Там бывали свои сложности, но главное, когда деревянный поезд по неизвестным причинам опрокидывался с колес на бок, то с помощью веревочного усилия, все едино, отлично получалось протискивать его вперед через дискретность пространства и времени. Ну а здесь, в недрах горы Корпуленк, наличествовали некоторые нюансы.
Во-первых, на километровой дальности никак не выходило использовать веревку. Так что если бы вся кавалькада миллиботов (в сокращении «МБ») умудрилась опрокинуться, то уже бы никак не получилось выдернуть их обратно и повторить внедрение в гору по новой. Кстати, возможно это напоминало еще одно действо, совсем не относящееся к детскому арсеналу сравнений. Внедрение миллиботов в микрополость горы получалось сравнить с осеменением. Ведь, в общем-то, МБ должны были нащупать в скальных внутренностях Корпуленк ее таинственную яйцеклетку — секретный объект «Прыщ».
И все-таки детский паровозик на веревочке подходил больше. Видите ли, микро-роботы действительно умели при случае стыковаться в подобие паровозика. Для этого в их телах имелись специальные выдвижные зацепы. Данное свойство могло потребоваться при борьбе с препятствиями, тогда крайние роботы толкали вперед передних, а взобравшейся на препятствие подтягивали за собой хвостовую часть из собратьев. А еще данное свойство позволяло миллиботам подзаряжать друг друга или в целях экономии энергии двигаться, склеившись в цепочку. В общем, они были истинные коллективисты-коммунисты, хоть и не состояли в партии. И, кстати, зря, ибо в предстоящей миссии партийная стойкость могла бы им потребоваться еще ой-ой-ой как. Ведь колонне МБ требовалось преодолеть около трех километров. Из них приблизительно четыреста метров по вертикали. На первый взгляд спуск казался самым сложным участком, ибо передвигались миллиботы на присосках. Вертикаль кабельной трубы предусматривала повышенный расход энергии на отсасывание воздуха, ибо здесь нужна была не просто одноколесная устойчивость, здесь требовалось держать на присоске свой вес. Тот был, конечно, мелочный, но вот свалиться можно было совершенно нешуточно. Однако дальше, где пути-дороги микророботов переходили на более пологие участки, вмешивались другие факторы, которые по трезвому разумению вполне перевешивали вертикаль кабельной трубы.