Гаген наконец послал автоматчиков к позициям ракетчиков. Через полчаса перед ним стоял растрепанный и слегка ошалевший лейтенант:
– Лейтенант Горошков, – приложил он руку к голове. Потом, обнаружив, что «голова пустая», покраснел. – Ой, извините…
– Ну, рассказывай, – не обратив внимания на уставное нарушение, добродушно сказал Гаген.
– Что рассказывать? – не понял лейтенант.
– Про стрельбы твои рассказывай.
– А… Так это…
От всего дивизиона уцелела лишь одна установка. Зато снарядов осталось – хоть пятой точкой жуй. При таком интенсивном обстреле склад реактивных снарядов – лакомая цель для противника. Ну и решили выпустить по максимуму. А делали так. Заряжали «Катюшу». Подъезжали на точку. Давали залп в нарушение всех инструкций. Машину надо бы глушить и водителю в укрытие бежать. Но залп давали не глуша мотор и тут же – задний ход и сматывались.
– Немцы наверняка не рассчитывали, что мы с одного и того же места бить будем. Мы же обычно меняем диспозиции.
– А по каким точкам били? – спросил командующий корпусом.
Горошков потупился:
– Ну… Сначала отработали по старым координатам. А потом я поправки внес небольшие и по самой Мге стал работать…
– Сам внес? Без приказа…
Лейтенант молча кивнул.
– Кем на гражданке был?
– Студентом мединститута, товарищ-генерал майор, – не поднимая глаз, ответил Горошков. – Педиатром хотел быть…
– А как в артиллеристы занесло?
Вместо ответа тот пожал плечами. У войны хитрые пути. У военкоматов – тем более.
– Представлю к награде. Весь расчет, – кивнул Гаген. Потом обернулся к своим штабистам и коротко сказал: – Учитесь.
Недаром генерал-майора Гагена называли в корпусе Батей, совершенно не обращая внимания на немецкую фамилию. Впрочем, на этот факт никто внимания не обращал. Ни особисты, ни фронт, ни Ставка. Воюет? И пусть воюет. Тем более что воюет хорошо…
Правда, не без проблем. Перед наступлением его корпус, впрочем, как и вторую ударную, перевооружили с винтовок и карабинов на пистолеты-пулеметы. Оружия – не жалели. Старики, женщины, дети наштамповали «папаш» выше крыши, как говорится. Но внезапно возникла совершенно другая проблема. Расход патронов. И ладно бы для интендантов проблема.
Боец поднимается в атаку и строчит что было сил. Оно и понятно – так в атаку легче бежать. Но буквально в конце первого дня наступления выяснилось, что бойцы остаются без патронов. Тыловики не успевают подтаскивать боеприпасы. А короткими и прицельными очередями работать еще не умеем. Стреляем от пуза – не убьем, так напугаем!
Научимся, конечно. Но…
Но поздно не было бы.
* * *
Три дивизии ударили по горловине прорыва с юга и три с севера. Затем Манштейн стал перепахивать Синявинские леса артиллерией и авиацией. Число самолето-вылетов порой достигало семи тысяч в день! Через несколько дней лесистый массив превратился в выжженную металлом пустыню. Тем не менее советские войска продолжали драться и даже атаковать. Корпус генерал-майора Гагена продвинулся дальше всех. Еще бы чуть-чуть – и гвардейцы соединились бы с Невской оперативной группой. Но вот этого «чуть-чуть» – не хватило.
Немцы тоже на месте не сидели – атакуя и контратакуя советскую пехоту. Бывалые ветераны Первой мировой качали головой, сравнивая болота Синявино с Фландрией, Верденом, Ипром. В течение суток одна и та же траншея переходила из рук в руки десятки раз. Земля стала красной от крови. Впрочем… Какая земля… Мостовая из трупов. Хоронить их было некогда, да и некому. Воевали – все. В конце концов котел превратился в слоеный пирог. В роще Круглой сидели в окружении немцы, на Квадратной поляне – русские. Было совершенно непонятно – кто, где и откуда атакует.
Огромная масса ожесточенных людей, убивающих друг друга…
* * *
Остатки роты старшего политрука Рысенкова, вместе с оставшимися в живых огнеметчиками, закрепились около Чертова моста. Сам политрук пытался установить связь с командованием, однако делегаты связи или не возвращались, или возвращались ни с чем. Повсюду были немцы. Странно, но они на какое-то время оставили в покое роту. В один из тихих моментов бойцы наблюдали, как параллельно их траншее – примерно в километре от речки на запад – куда-то прошли немецкие танки и до пятисот человек пехоты. Затем, где-то вдалеке, разгорелся нешуточный бой.
Первой мыслью Рысенкова было желание ударить атакующим немцам в тыл, но он подавил порыв.
Конечно, порой и соломинка верблюжью спину ломит. И полсотни бойцов могут оказаться очень даже нужными в нужный момент. Так сказать, засадный полк.
Но раненых придется бросить здесь. А это – семьдесят человек, из которых не менее половины – тяжелые.
Рысенков прекрасно понимал, что значит эта канонада со всех сторон. Немцы прорвали фронт и окружили их. Через это он уже проходил под Любанью. Необходимо было немедленно двигаться назад и прорывать пока еще непрочное кольцо. Искать выход к своим. С другой стороны – приказа на отступление еще не было. И приказ «два-два-семь» никто не отменял.
Что же делать, как же быть?
Он собрал своих лейтенантов – Кондрашова, Москвичева, Павлова – и обсудил ситуацию.
Все высказались за удержание обороны в районе моста. Особого смысла для немцев в этом мостике не было. Они спокойно могли перебрасывать свои войска по железной дороге, пересекавшей Черную южнее. Но этот мост мог пригодиться нашим, если бы они возобновили наступление. На том и порешили. Лейтенанты уже собирались расходиться по своим обескровленным взводам, когда бойцы привели четверых человек – двух немцев и двух советских бойцов. Причем немцы тащили на себе оружие. У одного в руках был «МГ» и коробка с патронами, у другого – ящик гранат. Немцы были двумя здоровяками, опасливо поглядывающими на измазанные глиной лица красноармейцев. Те в руках держали винтовки наперевес. Держали твердо, несмотря на зачуханный вид – мокрые шинели, растоптанные сапоги, натянутые до бровей пилотки. Обоим на взгляд было не менее пятидесяти.
Немцев немедленно разоружили и связали, а Рысенков стал расспрашивать красноармейцев. Рассказывать начал один, который побойчее, второй только крутил седые усы «под Буденного» и изредка вставлял уточняющие детали.
Солдаты оказались ездовыми, лишившимися транспорта и начальства в один из первых дней окружения.
– Бонбой лошадев убило, – мрачно пояснил усатый. – Начальство сбегло.
Вот они и шарахались по кустам, пытаясь найти своих.
И вот утром…
– Тутошним утром, – мрачное уточнение.
– И вот утром – слышь? – говор немецкий. Глядь-поглядь – эти верзилы идут, машинку несут и ящики каки-то. Ну, мы из кустов – хенды, мол, в хох! Они все и побросали. Я их стрельнуть хотел…